Кругосветка - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 19

На веселые голоса нашей команды лягушки с кочек испуганно шарахались и шлепались в воду. С обрывов свисали плети ежевики, осыпанные сизоватыми ягодами; рогоз, шелестя, качал коричнево-бархатными наконечниками своих стрел… Но все соблазны бессильны над нами: мы стремимся вперед!.. Долина Усы, опушенная кудрявыми лесами, любовно раскрыла перед нами мягкие свои объятья.

И Молодецкий курган уж засинел вдали, горы отступали.

— Ага! Вот и туземцы! — сказал Пешков.

На обрывистом ярике левого берега стоял мальчишка лет семи-восьми, а рядом с ним девчонка пониже ростом — должно быть, брат с сестрой, — оба босые, простоволосые, с выбеленными зноем головами.

— Куда плывете-то? — строго крикнул мальчишка, когда лодка поравнялась с ними.

— В Самару плывем.

— Не туда плывете-то! Вон вам куда надо плыть! — Мальчишка показал рукой вниз по Усе, в сторону уже далекой горы Лепешки.

— А мы сами знаем, куда нам плыть, — смело ответил Алексей Максимович.

— Кому сказано? Вам или нет? — еще строже закричал мальчишка. — Не туда плывете… Ворочайте назад!

Гребцы наши приналегли. Мальчишка бежал рядом с нами, сестра шла за ним. Он кричал:

— Тятька, тятька!.. Какие-то народы идут!

Он пустился во всю прыть. Сестренка не поспевала за ним, упала, вскочила и, плача, побежала.

— Народы идут! — кричала и она.

Туземцы пропали на тропинке средь береговых кустов.

— Народы идут! — чуть донеслось издали.

— Ребята, положите весла, — скомандовал Алексей Максимович. — Сергей, садись правь. Мне придется надеть мундир и регалии, представляться местному начальству. Эти туземцы, очевидно, дети влиятельного лица…

Пешков надел хламиду и шляпу и, сев на переднюю скамью, приосанился:

— Терпеть не могу объясняться с начальством, а надо — служба…

Навстречу нам плыла бударка; на носу ее сидели строгий брат с испуганной сестрой. На корме работал веслом немолодой мужик в старом солдатском картузе с темным пятнышком на месте снятой кокарды. На груди у отставного солдата — медаль на георгиевской ленте, а рядом с медалью — огромный медный, ярко начищенный знак в виде сквозной восьмиконечной звезды с крупной черной надписью. Я еще издали прочел: «Лесной сторож».

— Невелико начальство.

— Не торопись судить! — ответил Алексей Максимович.

Мальчишка указал на нас рукой.

— Суши весла! — скомандовал я.

Лодки сошлись бортами. Солдат взялся за наш борт рукой.

— Что за народ? Куда плывет? Паспорт есть? Чьи дети?

Пешков не спеша достал из кармана пиджака свой «вид на жительство» и, развернув, подал солдату. Тот осмотрел его внимательно с лица и с изнанки и повторил вопрос:

— Куда плывете? Чьи дети?

— Плывем кругосветкой в Самару. Дети разных отцов и матерей.

— Что же вы не по-людски плывете? Чем занимаетесь.

— Литератор.

— А в паспорте значится — подмастерье малярного цеха.

— Я учеником работал в иконописной мастерской. Иконописцы числятся в малярном цехе. Кто крыши красит, а кто святых изображает — все равно одинаково считаются малярами: и те и другие близки к небесам.

Солдат остро взглянул на Пешкова и перевел взгляд на меня:

— У вас, молодой человек?

Я протянул удостоверение редакции, что я являюсь корреспондентом «Самарской газеты». Солдат, возвращая мне карточку, взял под козырек.

Оглядывая, что у нас в лодке, солдат увидел горлышко бутылки, поежился и сказал:

— Чегой-то знойко.

— Да, прохладно — не к Петрову, а к Покрову, — согласился Алексей Максимович.

Маша поняла солдата лучше. Она проворно достала бутылку и, налив доверху кружку, подала солдату:

— Погрейтесь.

Солдат выпил водку не спеша, как воду, отер усы и крякнул.

— Закусить, извините, нечем, — прибавила Маша.

— Ни к чему… Только ейный вкус портить.

Тут Маша совершила самовольный поступок: взяла неприкосновенную банку и отвинтила крышку.

— Ох! — вздохнул Вася Шихобалов.

Маша достала и дала брату с сестрой по леденцовой рыбке, обоим по красной. Мальчишка, не глядя, отправил рыбку в рот и захрустел. Девчонка зажала леденец в кулачок и пробурчала, глядя исподлобья:

— Мне поболе — я хвораю. Маша дала ей еще рыбку.

Солдат распустил складку строгости на своем лице.

— Вот какие «народы»… Ванька прибежал, кричит: «Народы идут». А я собрался в те поры вентеря смотреть — рыбу доставать. Дай, думаю, медаль надену — кто знат, какие «народы идут». Счастливого пути!.. Только зря вы не по-людски едете — кто вас на Переволоку свезет?.. Мы не занимаемся. Жигулевские тоже… Разве какой обратный с графской мельницы. Тут вез давеча бочку керосину один ермаковский. Проплывете еще с версту, увидите дорогу на изволок — тут его и ждите. Не дождетесь — не миновать ворочаться. Костров не разводить. Графские стражники наших слов не понимают. Чуть дым — прискачут и взгреют нагайками, а потом штраф еще… Счастливо!

Лодка наша и бударка лесного сторожа разошлись и поплыли в разные стороны.

— Просвещенный администратор, — похвалил солдата Пешков, — уважает печатное слово. Теперь все зависит от мужика.

— А где его взять? — спросил Абзац.

— Мужик — существо вездесущее, всемогущее, но, к сожалению, не всеведущее — он не знает, что нам до зарезу нужен. Но мужик, поверьте мне, не заставит себя долго ждать. Жаль, нельзя огня зажечь. Хорошо бы чаю… с лимоном. Со стражниками мне не хотелось бы встречаться…

Вот и дорога с графской мельницы на Переволоку и в Ермакове вьется по правому берегу Усы; к нему мы и пристали. На левом берегу тенистый лиственный лес. Правый берег вздымается тут пологими увалами; он гол, изрыт дождевыми и вешними водами. И тут и там — стражники: вся земля графская. Огонь разводить опасно. От скуки мальчишки попробовали удить, но черви у нас засохли: мы забыли их кормить (листьями спитого чая, что они очень любят). Черви умерли голодной смертью. На хлебный мякиш рыба не клевала, да и солнце уже высоко поднялось — лини «по аршину долины» зарылись в тину. Мой проект — поставить лодку на катки — поддержал один Козан. Да я и сам не настаивал, хотя на том берегу видны поленницы из великолепных березовых и сосновых кругляшей.

— И дрова графские… А стражники?..

— Против стражников я знаю магическое слово. Оно всегда действует чудесно, — сказал Пешков.

— Какое слово?

— Я им скажу!

— Ты им «слово» а они тебя — нагайкой. Они тут на службе у графа Орлова-Давыдова, — возразил я Пешкову раздраженно.

— Мы начали ссориться — плохой знак: мы устали. Вооружимся терпением. Мужик появится, это неизбежно.

Трое ребят — Маша, Стенька и Батёк — пошли по дороге в ту сторону, откуда мы ждали спасителя — мужика. Остальные отправились в терновую поросль в глубоком овраге. Мы с Алексеем Максимовичем остались вдвоем и смотрели в разные стороны, сидя спинами друг к другу — я на правом, а он на левом борту лодки. Я смотрел туда, где за увалом скрылись Маша, Стенька и Батёк; Пешков — на далекий Молодецкий курган. Меж нами примостился, спрятавшись от солнца, кот.

— А теперь было бы невредно выпить чаю с лимоном. В сущности, голод уже начался, не так ли?.. Рискнем разложить небольшой огонь.

— Оглянись, посмотри, — ответил я.

На том берегу меж кустов ехали два графских стражника.

Стремена у них коротко подтянуты, что сразу дает красивую посадку. Сухие крупные кони шли шагом, качая головами. И в такт конскому шагу всадники раскачивали станом, перетянутым у каждого по тонкой талии узким ремешком.