Кругосветка - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 21

— Я вижу, вы народ разговористый, а нам с кобылой некогда. Счастливо оставаться… Но, милая, поедем-ка ко дворам. Но!

Лошадь проснулась, стронула дроги, свернула с дороги вниз к нашей лодке и остановилась.

Евстигней рассмеялся.

— Ну, не умная ли животная? Привыкла лодки возить. Ну ладно, так и быть, за красную повезем. Так, что ли, умница?

Лошадь качнула головой, хотя Евстигней обратился к Маше, а не к ней.

— Почему же за красную?.. Ты ведь полтину скинул, — возразила Маша.

— Лошадь не согласна… Овес-то нонче почем? Пешков засунул руки в карманы и шарил в них.

Маша испугалась, что он скажет мужику что-нибудь неприятное.

— Ладно, ладно, — заторопилась и свольничала Маша, — уж раз я порядилась, так и будет.

Евстигней протянул руку и потер палец о палец. Этот общепринятый жест означал: плати наличными.

— Мы деньги по почте пришлем! — поторопилась, опять свольничав, Маша.

У Евстигнея от изумления шапка как будто сама собой полезла со лба на затылок. Зашевелились уши. Алексей Максимович присоединился к Маше.

— Ну, само собой, по почте. Ты, друг любезный, не сомневайся, — мы народ честный. Ну, по рукам, что ли?

Пешков выхватил правую руку из кармана и, хлопнув мужика по ладони, крепко пожимал ему руку. Это был тот же самый жест, которым третьего дня У Рожественского перевоза Пешков вручил Апостолу красненькую за прокат лодки, словно платя доктору за визит.

Я внимательно наблюдал за Алексеем Максимовичем и ждал этого момента: мне все давно было ясно. Но мужик не то, что Апостол: тот привык класть Деньги в карман не глядя, а Евстигней, ощутив в руке бумажку, помуслил пальцы, развернул кредитку, оглядел ее кругом и, держа обеими руками против солнца, как только что воблу, посмотрел, есть ли на десятке водяные знаки, не фальшивая ли…

Я не мог не рассмеяться. На Машу такое простое разрешение самого главного из наших затруднений произвело неожиданное действие. Лицо у нее сделалось печальным. Глаза гневно загорелись. Встретясь с ней взором, Алексей Максимович отвел глаза.

Напрасно терся кот о Машины ноги. Мяукая, он жаловался, как же это о нем совсем забыли?..

— Ах, не до тебя, уйди прочь! Пешков, кашлянув, сказал:

— Надеюсь, товарищи, этот факт останется между нами. Мальчишкам не следует говорить…

— Разумеется, — согласился я. Маша промолчала.

Евстигней, спрятав красненькую в шапку, за подкладку, тоже сделался молчаливым и мрачным. Ну, это и понятно: деньги плачены, надо приниматься за дело. Он выпросил у Пешкова махорки, долго свертывал и закурил — значит, приступил к работе.

Прибежали мальчишки.

— А мы думали, вы уж уехали. Терну — гибель! Стенька с той улицы протянул Маше картуз, полный сизых ягод:

— Отведай. До чего кислый — прямо челюсти сводит!..

Маша взяла ягодку, раскусила и выплюнула:

— Фу, какая гадость!

— А я что говорю?! — восторженно воскликнул Стенька. — Во рту даже шершаво стало, вроде шерстью обросло. Попробуйте! — предложил он Алексею Максимовичу и мне.

Мы не отказались.

— Да, ягодка! — заметил, кисло улыбаясь, Алексей Максимович. — Как раз подходящая для нашего настроения.

Стенька предложил ягод лошади. Та, пробудясь, даже удивилась такому угощению. Стенька высыпал ягоды из картуза и подмигнул мне:

— Тоже вроде лекарства. Лошадь не ест. Евстигней докурил, ожесточенно растоптал окурок и, что-то ворча, принялся за работу: скинул сыромятные поршни, шерстяные чулки, засучил посконные домотканые штаны.

Работал он ловко и сноровисто, неожиданно показав богатырскую силу, — а с виду мужичонка ледащий.

— Выбирай все из лодки, — приказал он, что и было нами исполнено поспешно, даже с испугом.

— Не мешай! — крикнул он и, подперев лодку плечом под острый нос, приподнял ее и одним толчком сунул в воду… Размотал с дрог длинную веревку, выдернул сердечник — толстый железный шкворень, соединяющий передок с задком. Загнав задок дрог в воду, Евстигней утопил его с колесами под лодку, дрожинами вдоль лодки:

— Ну вы, мелкота, вали все на корму! Мальчишки сразу поняли, в чем дело, ввалились в лодку и сгрудились на корме. Колеса стали на дно, корма перетянула, лодка перекачнулась через ось и задрала кверху нос вместе с дрожинами.

— Держись, в воду не вались! — скомандовал Евстигней мальчишкам. — Но, красавица, козел те забодай! — обратился он к своей кобылке.

Кобылка задом, ступая тихо, подала передок в воду. Евстигней держал сердечник наготове:

— Ну, милая, ну! Эй вы, горчица, с кормы долой!

Мальчишки попрыгали в воду. Лодка перекачнулась, дроги упали вместе с ней поперечиной прямо на передок. Чик в чик! Евстигней загнал сердечник в дыру, восстановив целость своей немудрой колесницы.

— Но, родная!

Кобылка шагнула в одну сторону, в другую и одним рывком вытянула лодку на сухое…

— Молодецки! — крикнул я, восхищенный этим приемом, выработанным веками жизни на знаменитом волоке.

Длинные дроги у Евстигнея оказались приспособленными и к возке бревен и к перевозке ладей, пожалуй, и побольше нашей. Лодка наша лежала на дрогах уютно: колеса не будут чертить бортов.

— Здорово! — похвалил и Пешков.

— И не бай, девка! — польщенный похвалой, ответил Евстигней и, привязывая лодку накрепко к дрогам, повторил: — И не бай, а ты думал — Евстигней краснобай?.. У нас никакое дело не вывернется… Но, ангел мой! Поезжай с богом!

Глава шестнадцатая

Лошадь не слушала понуканий и стояла понуро, расставив ноги и высунув язык.

— А ты, дядя, поил ее? — спросила Маша. — Она, кажется, пить хочет?

Мужик смачно выругался и пояснил:

— Это я себя, дурака, ругаю. Закрутился с вами, канительщиками. А как поить? Распрягать — время уведешь. Поехал, думаю: река — зачем ведро брать? Заворачивать теперь с возом — ей же труднее. Что тут делать будешь?

Маша молча схватила из лодки котелок и, зачерпнув воды из реки, напоила кобылу.

— Пей, милая, пей, хорошая!

Напившись, лошадь сама стронула дроги и пошла в гору.

Мальчишки шагали впереди. Абзац, Козан и Вася несли по веслу, взяв их, как ружья, на плечо. Навернутый на раину парус на плече у Стеньки напоминал знамя, скрытое серым чехлом. Командовал Абзац:

— Ать, два, три! Левой! Ать, два, три! Он запел, мальчишки подхватили:

Смело, товарищи, в ногу! Духом окрепнув в борьбе, В царство свободы дорогу Грудью проложим себе.

Справа от своей кобылки вальяжно шагал Евстигней, помахивая концом вожжей. С ним рядом шествовал Пешков, отмеривая, как альпенштоком, каждые три шага лодочной мачтой (она не тяжелая). Бредень остался в лодке. Кобылка тянула в гору ровно. Чайник и котелок дребезжали в лодке: они там на свободе затеяли веселый пляс. Кажется, к ним присоединилась и банка с рыбками, — а ведь она «бойкая»? Кот Маскотт сидел на корме лодки, нимало не смущаясь тряской, и вкусно умывался. Когда Маша успела его накормить?..

Мы с Машей шли за колесницей. У меня на плече — кормовое весло. Маша шла справа, рядом со мной. Время уже за полдень, солнце высоко за спиной ласково пригревало. Дорога круто повернула, огибая бугор. Внизу, в долине, остался запах тины и камышей. Все сильнее пахло от земли солнцем и горькой полынью.

Неужели он обманщик?

Медленно, но верно мы подымались к голым вершинам Самарской Луки. Но и с высоты не открывались дали: все бугры да бугры, то голые, то поросшие татарником, колючкой и полынью — беспризорными странниками земли. Порой пахнет богородской травой и степным укропом, и в смешении их ароматов с запахом намокших от дождя солонцов чудится ладан у открытой могилы.

— Маша, да ты никак плачешь? Милая, о чем? Не отвечая, Маша вытирала слезы уголочком своего платка.