Поэзия и проза Древнего Востока - Сборник Сборник - Страница 66

В древнем Китае постепенно зарождались жанры, составившие в средние века изящную бессюжетную прозу. Во времена Бань Гу жанры эти только начинали свою самостоятельную жизнь в литературе. Многие из них в момент своего появления не осознавались в качестве самостоятельной художественной структуры. Это были составные, но уже как-то выделенные части древних памятников, некое инородное тело в них. Такими были, по-видимому, древние указы или обращения к государю, входившие в свод «Книги исторических преданий». Так в составе «Исторических записок» Сыма Цяня родился жанр чжуань – жизнеописаний, очень скоро, в I в. н. э., осознанный как самостоятельное литературное явление. Были, однако, в древности и формы выражения, как, например, притчи, которые в Китае вплоть до XX века так и не выделились в самостоятельный литературный жанр.

В древности, во времена Бань Гу, жанры, однако, не были еще, как в средние века, ведущей стилеформирующей категорией, и поэтому принцип классификации древнего историографа был утилитарно-тематическим, а не чисто жанровым, как у его средневековых последователей. Так, произведения жанра ицзоу – доклады государю – фигурируют у него как в разделе «Книги исторических преданий» и в разделе «Книги ритуалов», так и среди летописных произведений, продолжающих «Весны и Осени», и даже среди книг, примыкающих к «Беседам и суждениям» Конфуция.

Бань Гу писал свой труд в I в. н. э., но развитие древнекитайской литературы продолжалось, естественно, и в последующее столетие. Это вынуждает нас сказать еще и о тех сочинениях, которые не попали в его обширную библиографию, но сохранились до наших дней и представлены в переводах в данном томе. Речь идет о двух принципиально важных для развития китайской литературы явлениях: о поэтическом цикле, получившем впоследствии название «Девятнадцать древних стихотворений», и о повествовательной прозе, завершающей наш раздел древней литературы.

О «Девятнадцати древних стихотворениях» на протяжении многих веков высказывались весьма противоречивые суждения. Современные китайские ученые пришли к выводу, что стихи эти, отобранные из явно большего числа текстов царевичем Сяо Туном в начале VI века и включенные в его «Изборник», были созданы в I – II вв. н. э. Имена авторов были забыты уже ко времени Сяо Туна. Стихи эти написаны на традиционные темы тогдашней поэзии: разлука друзей, тоска покинутых или оставленных дома жен, грусть путника, раздумья о жизни и смерти. По точному выражению Л. 3. Эйдлина, стихи эти подчинены «одной главной мысли – быстротечности того краткого мига, которым отмерен человеческий жребий». Стихи эти стоят как бы на стыке поэзии народной и авторской. Они написаны явно под влиянием тогдашней народной песни, собиравшейся чиновниками Музыкальной палаты, в них есть даже целые строки, заимствованные из народных текстов, но в этой поэзии есть уже и авторское начало. Об этом свидетельствуют обнаруженные китайскими учеными скрытые цитаты из «Книги песен», «Чунских строф» и даже прозаических «Речей царств». Влияние поэтов-литераторов сказалось и на форме стиха. Если современные им народные песни имели строку разной длины, то девятнадцать древних стихотворений фактически начинают в китайской поэзии пятисложный стих (каждая строка состоит из пяти слогов и соответственно слов), который на протяжении веков был одним из ведущих размеров в китайской и всей дальневосточной поэзии. То, что до нас не дошли имена авторов стихотворений, видимо, не случайно. Как показали исследования последних лет, проведенные И. С. Лисевичем, для переходного периода от фольклорной поэзии к авторской в Китае было характерно не только движение от фольклора к письменному творчеству, но в этих условиях легко совершался и обратный переход древних поэтических произведений в устную стихию. Между индивидуальной и народной поэзией в ту пору еще не было ни языкового, ни стилистического барьера, общей была и образная система. Анонимность творчества характерна в известной мере и для первых повествовательных произведений в прозе. Проза повествовательная в Китае, как и в других странах древнего мира, например, в Греции, начинает складываться лишь в самом конце древнего периода. В I – II вв. н. э. в Китае появляются беллетризованпые жизнеописания и истории, которые весьма условно могут быть названы древними повестями. И те и другие своими корнями связаны с историографической прозой. Это прежде всего «Яньский наследник Дань» – история покушения храбреца Цзин Кэ на циньского князя – жестокого тирана, создавшего в III в. до н. э. первую китайскую империю, известного под именем Цинь Щи-хуана. Повесть эта близка к жизнеописанию Цзин Кэ, помещенному в «Исторических записках» Сыма Цяня в разделе «Жизнеописания мстителей». Повесть во многом близка к жизнеописанию, и потому филологи в средние века не раз высказывали мнение, что именно она послужила источником для Сыма Цяня. Утверждения эти вызывали, однако, и возражения других ученых, считавших, что, наоборот, анонимный автор повести использовал текст Сыма Цяня. Но, как справедливо отметил еще известный библиограф XVI века Ху Ин-липь, «Яньский наследник Дань» – «предок древних и современных повествовательных произведении». И действительно, основное отличие этой повести от официального жизнеописания Цзин Кэ – именно в большой ее повествовательности, во введении целого ряда новых эпизодов явно легендарного характера, вроде истории о том, как в ответ на мольбу наследника Даня у ворона побелела голова, а у коня выросли рога, или эпизода о том, как невозмутимый Цзин Кэ швырял золотыми слитками в лягушек, или страшной истории о том, как наследник, выражая свое почтение к Цзин Кэ, повелел отрубить руки красавице музыкантше, игра которой понравилась герою, и поднести их Цзин Кэ. Все те эпизоды, которые и составляют сейчас едва ли не главный интерес для читателя, как раз и отсутствовали у Сыма Цяня.

Древность этой конфуцианской по своим идеям повести косвенно может быть подтверждена и китайским изобразительным искусством рубежа нашей эры. Именно в это время на каменных рельефах, украшавших собой гробницы и иные ритуальные сооружения, часто изображалась сцена покушения Цзин Кэ. Такие рельефы были найдены и на полуострове Шаньдун, и в далекой юго-западной провинции Сычуань. На одном из них, видимо, чтобы выразить свою ненависть к тирану, мастер изобразил императора в одеянии простолюдина, придав его фигуре гротескный характер. На другом рельефе отчетливо видно, как государь бежит от Цзин Кэ, теряя свои туфли.

Аналогичным образом отличается и «Частное жизнеописание Чжао – Летящей Ласточки» от официального жизнеописания этой знаменитой наложницы, а затем и супруги императора Чэн-ди (правил с 33 по 7 г. до н. э.). Жизнеописание ее, помещенное Бань Гу в «Истории династии Хань», весьма лаконично, основной его текст – воего тринадцать строк. Частное же жизнеописание, наоборот, стремится к максимальной подробности, включая и описание интимных сторон жизни двора. Традиция приписывает авторство этого произведения крупному сановнику рубежа нашей эры Лин Сюаню (или Лин Юаню), наложница которого, некая Фань Тун-дэ, будто бы хорошо знала историю Чжао – Летящей Ласточки. От неё-то, по преданию, Лин Сюань и записал всю историю. И авторство Лин Сюаня, и подлинность самого текста – вопросы далеко еще не решенные. На протяжении последних восьмисот лет не раз высказывались сомнения в аутентичности текста «Частного жизнеописания...», но основательных доказательств так никто и не смог привести. Как заметил тот же Ху Ин-линь, стиль этого произведения весьма безыскусствен и не похож на сочинения более поздних эпох. Некоторые типологические соображения о зарождении относительно большой повествовательной формы в позднюю пору древности говорят также в пользу древнего происхождения подобных произведений, что, однако, отнюдь не отрицает возможности и отдельных более поздних интерполяции в их текстах.

Раздел древней повествовательной прозы завершается небольшим «Жизнеописанием девы из У по прозванию Пурпурный Нефрит» историографа I в. н. э. Чжао Е. Это, по-видимому, одно из первых в китайской прозе произведений о встрече бедного юноши с духом своей возлюбленной – сюжет этот потом, в средние века, многократно будет использоваться дальневосточными новеллистами. Здесь он дан как бы в наиболее архаическом виде – свидетельство тому нисхождение студента в могилу, где он вступает в брак с девицей по прозванию Пурпурный Нефрит, а также оголенное, еще не обросшее, как у поздних новеллистов, сложными сюжетными ходами, повествование. Автора интересует здесь не столько судьба героев, сколько само по себе удивительное событие. Так же как и в других случаях, нельзя говорить уверенно здесь ни о точной датировке текста, ни об авторстве его. За отсутствием критических исследований приходится доверять многовековой традиции.