Русский романс - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 56

56

259. Арестант[270]

Ночь темна. Лови минуты! Но стена тюрьмы крепка, У ворот ее замкнуты Два железные замка. Чуть дрожит вдоль коридора Огонек сторожевой, И звенит о шпору шпорой, Жить скучая, часовой. «Часовой!» — «Что, барин, надо?» — «Притворись, что ты заснул: Мимо б я, да за ограду Тенью быстрою мелькнул! Край родной повидеть нужно Да жену поцеловать, И пойду под шелест дружный В лес зеленый умирать!..» — «Рад помочь! Куда ни шло бы! — Божья тварь, чай, тож и я, — Пуля, барин, ничего бы, Да боюся батожья! Поседел под шум военный… А сквозь полк как проведут — Только ком окровавленный На тележке увезут!» Шепот смолк… Все тихо снова… Где-то бог подаст приют? То ль схоронят здесь живого? То ль на каторгу ушлют?. Будет вечно цепь надета, Да начальство станет бить… Ни ножа! ни пистолета!.. И конца нет, сколько жить!.. 1850

260. «Чего хочу?.. Чего?.. O! так желаний много…»[271]

Чего хочу?.. Чего?.. O! так желаний много,         Так к выходу их силе нужен путь, Что кажется порой — их внутренней тревогой         Сожжется мозг и разорвется грудь. Чего хочу? Всего со всею полнотою!         Я жажду знать, и подвигов хочу, Еще хочу любить с безумною тоскою,         Весь трепет жизни чувствовать хочу! А втайне чувствую, что все желанья тщетны,         И жизнь скупа, и внутренно я хил, Мои стремления замолкнут безответны,         В попытках я запас растрачу сил. Я сам себе кажусь подавленным страданьем,         Каким-то жалким, маленьким глупцом, Среди безбрежности затерянным созданьем,         Томящимся в брожении пустом… Дух вечности обнять за раз не в нашей доле,         А чашу жизни пьем мы по глоткам, О том, что выпито, мы все жалеем боле,         Пустое дно все больше видно нам; И с каждым днем душе тяжеле устарелость,         Больнее помнить и страшней желать, И кажется, что жить — отчаянная смелость;         Но биться пульс не может перестать, И дальше я живу в стремленье безотрадном,         И жизни крест беру я на себя, И весь душевный жар несу в движенье жадном,         За мигом миг хватая и губя. И все хочу!.. Чего?.. О! так желаний много,         Так к выходу их силе нужен путь, Что кажется порой — их внутренней тревогой         Сожжется мозг и разорвется грудь. <1844–1847>

261. «Дитятко! милость господня с тобою!..»[272]

      «Дитятко! милость господня с тобою! Что ты не спишь до полночи глухой? Дай я тебя хоть шубенкой прикрою, Весь ты дрожишь, а горячий какой!..»       «Мама! гляди-ка — отец-то, ей-богу, С розгой стоит и стучится в окно…» «Полно! отец твоей уехал в дорогу. Полно! отец твой нас бросил давно».       «Мама! а видишь — вон черная кошка Злыми глазами косится на нас?..» «Полно же ты, моя милая крошка, Кошка издохла — вот месяц как раз».       «Мама! а видишь — вон бабушка злая Пальцем грозится тебе из угла…» «Полно же — с нами будь сила святая! Бабушка с год уж у нас умерла».       «Мама! гляди-ка — все свечи да свечи, Так вот в глазах и блестит и блестит…» «Полно, родимый, какие тут свечи, Сальный огарок последний горит».       «Мама!.. темнеет!.. мне душно, мне душно! Мама!» — «Тс!.. спит. А огарок погас… До свету долго, и страшно и скучно!.. Крестная сила, помилуй ты нас!» <1858>

Иван Тургенев

(1818–1883)

262. Весенний вечер[273]

Гуляют тучи золотые Над отдыхающей землей; Поля просторные, немые Блестят, облитые росой; Ручей журчит во мгле долины, Вдали гремит весенний гром, Ленивый ветр в листах осины Трепещет пойманным крылом. Молчит и млеет лес высокий, Зеленый, темный лес молчит. Лишь иногда в тени глубокой Бессонный лист прошелестит. Звезда дрожит в огнях заката, Любви прекрасная звезда, А на душе легко и свято, Легко, как в детские года. 1843

263. Баллада («Перед воеводой молча он стоит…»)[274]

Перед воеводой молча он стоит; Голову потупил, сумрачно глядит; С плеч могучих сняли бархатный кафтан; Кровь струится тихо из широких ран. Скован по ногам он, скован по рукам: Знать, ему не рыскать ночью по лесам! Думает он думу, дышит тяжело: Плохо!.. видно, время доброе прошло, «Что, попался, парень? Долго ж ты гулял! Долго мне в тенета волк не забегал! Что же приумолк ты? Слышал я не раз — Песенки ты мастер петь в веселый час; Ты на лад сегодня вряд ли попадешь… Завтра мы услышим, как ты запоешь». Взговорил он мрачно: «Не услышишь, нет! Завтра петь не буду — завтра мне не след; Завтра умирать мне смертию лихой; Сам ты запоешь, чай, с радости такой! Мы певали песни, как из леса шли. Как купцов с товаром мы в овраг вели… Ты бы нас послушал — ладно пели мы; Да недолго песней тешились купцы… Да еще певал я — в домике твоем; Запивал я песни — все твоим вином; Заедал я чарку — хозяйскою едой; Целовался сладко — да с твоей женой». 1841 вернуться

270

Музыка, предположительно, самого Н. П. Огарева. Мелодия использована в «Одиннадцатой симфонии» Шостаковича. Подверглась фольклорной обработке и была популярна еще до опубликования (до 1857) среди политзаключенных. Известны переработки на болгарском.

вернуться

271

Из цикла «Монологи», высоко ценимого Н. Г. Чернышевским. Первые восемь строк положил на музыку Глиэр.

вернуться

272

Прототипом является баллада И. В. Гёте «Лесной царь». Музыка Пасхалова.

вернуться

273

Музыка Рубинштейна, Галковского (дуэт), Симона (хор в опере «Песнь торжествующей любви», 1899), Кастальского (в опере «Клара Милич»).

вернуться

274

Прототипами являются «разбойничьи» песни и народные баллады. Музыка Оленина, Рубинштейна (1891). Наиболее популярен романс Рубинштейна, посвятившего его одному из лучших исполнителей этой вещи — Ф. Стравинскому. Исполнение Ф. Шаляпина считается непревзойденным.