Собрание сочинений в девяти томах. Том 9. Клокочущая пустота - Казанцев Александр Петрович - Страница 80

80

Сирано, тряхнув гривой волос, вышел на середину гостиной.

– «Богине буйных грез», – возвестил он.

Гости зашептались, находя название сонета смелым и интригующим.

Сирано продолжал, как от искр загораясь с каждой строчкой:

Когда ты входишь, солнце меркнет. Дохнешь – благоуханье роз! Тебе молюсь в любовной церкви, Моя богиня буйных грез! Твой взгляд слепит сверканьем молний, Твой ум – ключи Добра и Зла! С тобой я – парус, ветром полный! Один я – лодка без весла! Хочу в безумье быть счастливым! И не гасить страстей своих! Весенним яростным разливом Кипеть, бурлить у ног твоих! Твое лишь имя повторю И весь дрожу, огнем горю!

Лаура расцвела.

– О, мой поэт заслуживает награды, и пусть его место за нашим столом оказывается рядом с моим.

Принц Конде и герцог Бюфон смотрели на счастливца, готовые растерзать его, но зная, что тот уже не принимает вызовов на поединки, спрятали свои кривые улыбки в усы.

Ноде шепнул Сирано:

– Друг мой, вы превзошли в этом сонете самого себя, но, умоляю вас, будьте осторожны. Мне не нравятся некоторые косые взгляды в вашу сторону.

– Вы испытанный друг, Ноде, благодарю вас, – ответил Сирано.

За ужином вино лилось рекой. Не только спутники прелестных дам, но и сами дамы не уступали им в этом.

Подвыпившая принцесса Монпансье, желая отомстить принцу Конде за его комплименты в адрес Лауры, звонко выкрикнула:

– В сражении я к пушке встать готова, Но если бы сонет был мой, Я без гостей его прослушала бы снова!

– Сама истина глаголет устами младенца или женщины, вкусившей опьянение, – шепнула Лаура Сирано. – А истине надо отплачивать дань. Не так ли? – И она подлила в бокал Сирано вина.

– Вино, клянусь вам, баронесса, подобно мышьяку, которым люди травят сами себя.

– О-о! Но это же испанское вино из погребов отца! Оно придает смелости в бою и дерзость при свидании с дамой! – И она звонко засмеялась, потом не без лукавства спросила: – И вы не хотите, чтобы я вас отравливала? Нет, не мышьяком, конечно!

Сирано сам не знал, что отвечал.

В особняке в Сен-Жерменском предместье в этот вечер не осталось места для салонной чопорности, баронесса собственным примером общения с Сирано освободила гостей от всех светских условностей. Ведь это было во времена Фронды, когда слово «свобода» использовалось каждым по собственному усмотрению. И после ужина гости веселились напропалую.

Герцог д'Ашперон, явно недовольный атмосферой, в которой оказался, сделал знак Сирано и Ноде о своем намерении уехать.

Баронесса Лаура, перехватив сигнал, превратилась в разъяренную тигрицу, у которой хотят отнять добычу.

– Ваша светлость, – обратилась она к д'Ашперону, – боюсь оказаться застенчиво-дерзкой, но в моем доме, как и в вашем замке, дверь для уезжающих открывается только после моего пожелания.

Герцог церемонно поклонился.

– Может быть, вы сделаете исключение, баронесса, для людей преклонного возраста и прикажете все-таки «поднять мост через ров»?

– Конечно, ваша светлость, если вы признаете, что не все, с вами приехавшие, успели состариться.

– Пусть паролем на выход будет наша седина, – заключил герцог, откланиваясь, беря под руку Ноде и оглядываясь на Сирано.

Сирано застыл, колеблясь. Сомнения снова охватили его, но колдовская близость Лауры лишила его воли и ясности ума. Он знал, что не должен, не может остаться… и все-таки остался!

Они вместе с баронессой провожали в конце вечера гостей, а те с понимающими улыбками прощались с ними.

Под утро уже пешком, без кареты, возвращался Сирано в Париж, переживая минуты познанного счастья. Ему хотелось петь, кричать от радости, временами переходить на бег, словно спасаясь от кого-то. Ему казалось, что бочка водовоза, выехавшего поутру развозить воду по домам парижан, катится впереди сама собой (лошади из-за бочки не было видно), и он готов был вообразить, что бочка и есть лошадь, едущая в самокатящейся карете.

Все встречные улыбались ему, как вчера итальянские комедианты и цыганки, как сама Лаура.

Он был бы беспечно счастлив, если бы не вспоминал сказанные ему Лаурой загадочные слова:

– Вы – мое божество, Бержерак! Если у нас будет ребенок, он будет сыном неба и от него пойдут гиганты. Я правильно вспомнила Библию?

Что это? Опять совпадение, наваждение, предупреждение?

«Нет! Это просто вершина счастья! – бездумно обрывал сам себя Сирано. – Как бы то ни было, но познанное счастье выше всего на свете!» – И он переходил на шаг вприпрыжку.

Ранние прохожие оглядывались на него.

Глава шестая. Хуже смерти

И хоть мой ужас будет скрыт

От осуждающего взора,

Но сердце гложет жгучий стыд

И боль несмытого позора!

Сирано де Бержерак

Предвкушая каждую вечернюю встречу с Лаурой, Сирано подолгу просиживал перед зеркалом, стараясь своей внешностью порадовать подругу.

Последнее время его раздражал досадный кашель, мешавший встречам с Лаурой. Непонятно почему, он тревожился. И когда, как обычно, к нему зашел добродушный Ноде, он не постеснялся, правда с шуточкой, показать свой платок со следами крови, сказав:

– Открываются старые раны. Это от избытка счастья.

Ноде отнесся к этому «пустячку» с неоправданной, как показалось Сирано, серьезностью.

– Друг мой, я старше вас и многое успел повидать. Мне бы очень хотелось познакомить вас с чудесным человеком, доктором Пигу, стремящимся, кстати сказать, вступить в наше тайное общество, ибо вся его деятельность посвящена Добру.

Сирано не имел ничего против, удивясь лишь поспешности, с какой Ноде сразу же отправился в карете за Пигу.

Доктор оказался высоким и худым человеком с длинным лицом и крючковатым носом, словом, ничуть не напоминающим воплощение Добра, каким готов был представить его себе Сирано.

Когда они втроем сидели в одной из комнат замка в ожидании еще не вышедшего из своих покоев герцога, Сирано был неприятно поражен внимательным и сверлящим взглядом долговязого доктора, смотревшего на него во время приступа несносного кашля.

– Господин де Бержерак, – обратился к Сирано доктор Пигу, – я столько слышал о вас, что мне хотелось бы поддерживать с вами самые дружеские отношения.

– Я не вижу препятствий этому, – отозвался Сирано.

– Тогда в качестве первой дружеской услуги позвольте мне серьезно огорчить вас.

– Огорчить? – удивился Сирано.

– Ваш платок испачкан кровью.

– Какой пустяк! Я просто чуть простыл. Если бы вы видели, сколько потерял я крови из-за пронзившей меня насквозь пули, вы бы поняли, что старая рана может открыться.

– Уверяю вас, такой опасности, как сейчас, вы в жизни еще не подвергались.

Сирано насторожился.

– У вас несомненный признак страшной болезни, которой вы заразились от человека столь же несчастного, как и вы, старая рана лишь способствовала этому. Боюсь, вы неосторожно выбирали себе для общения друзей или подруг.

Сирано побледнел.

– Доктор Пигу! Я готов был к дружбе с вами, но… лишь то обстоятельство, что я не вынимаю больше шпаги из ножен, спасает вашу жизнь.

– Спасать надо не мою, а вашу жизнь, дорогой де Бержерак.

Сирано похолодел.

Он столько слышал ужасов о чахотке, которая поражала, делая беспомощными вчера еще могучих людей. В солдатской среде гасконцев презирали этих несчастных «кашлюг», неспособных по-мужски противостоять болезни слабых. Но сейчас он подумал не о себе, а о Лауре. По-иному выглядел ее кашель после танца, то румяное, то бледное лицо и блестевшие глаза.