Французский «рыцарский роман» - Михайлов Андрей Дмитриевич - Страница 65

Прозаический роман, каким он сложился во Франций в XIII в., очень неоднороден по своему составу и изучен весьма неравномерно. Тем не менее можно во всей огромной и трудно дифференцируемой массе памятников этого типа выделить несколько групп произведений.

Прежде всего, это прозаические обработки античных сюжетов. Наиболее популярными здесь были сказания о Троянской войне и ее героях. Массивный прозаический «Роман о Трое» (в некоторых рукописях он называется «Историей разрушения великой Трои») сохранился в довольно большом числе списков, возможно, был использован при составлении известной латинской компиляции Гвидо да Колумны[150] и оказал влияние на иноязычные версии сюжета. Другим популярнейшим прозаическим произведением был «Роман об Александре».

Рассматривая эти и некоторые другие аналогичные им произведения, нельзя не заметить все большего подчинения легендарного материала историографическим задачам. Эти книги утрачивали романные черты, превращаясь в беллетризованную историю. Характерно, что как раз в это время, особенно в XIV в., «прозаизируются» и многие французские эпические сюжеты, становясь из жест памятниками исторической прозы. Собственно романические мотивы из таких прозаических обработок исчезают, заменяясь протокольным изложением событий. Не отрицая порой высоких литературных достоинств этих произведений, мы все-таки не считаем их в полной мере «романами». Они несомненно скорее сопоставимы с рядом крупных явлений историографии (также переживающей свой расцвет), чем с памятниками романного жанра.

Но вот что необходимо отметить. Уже в первой трети

XIII в. создается обширнейшая прозаическая компиляция «Древняя история вплоть до Цезаря», включившая, в частности, переработки «Романа о Фивах», «Энея», «Романа о Трое». В этой компиляции бросаются в глаза две ее существенные особенности. Во-первых, это множественность источников: скажем, «переведен» в прозу был не просто стихотворный «Роман об Энее»; автор переработки несомненно обращался и к тексту «Энеиды», возможно, к каким-то еще материалам. Во-вторых, это стремление создать обширное связное повествование, построенное по историческому принципу.

Эти же черты и «творческие установки» обнаруживаем мы и в самом значительном прозаическом цикле, связанном с артуровскими легендами, именуемом обычно «Вульгатой» или «Ланселотом-Граалем». Собственно, когда говорят о рыцарском романе в прозе, имеют в виду прежде всего отдельные составные части этого гигантского цикла.

Миниатюра из рукописи «Романа о Трое» (начало XVI в.)

Складывался он не сразу. Ему предшествовал возникший, видимо, в самом начале XIII в. иной цикл, называемый обычно «циклом Персеваля» или «циклом псевдо-Боропа». Полагают, что это была транспозиция в прозу стихотворной трилогии, о которой шла речь в предыдущей главе. Уже в этом «малом» цикле проявилась тенденция к связному рассказу о начале, развертывании и конце артуровского королевства. Причем начало это прочно связывалось с апокрифическими легендами (в частности, воспринятыми из «Евангелия от Никодима») об Иосифе Аримафейском и со сказаниями об утверждении христианства на Британских островах (распространение этих сказаний, как известно, связано с деятельностью Гластонберийского аббатства, возникшего, по-видимому, уже в самом начале VII в.). Идея конечности, завершенности вымышленного куртуазного универсума существенным образом отличает это произведение от стихотворного романа предшествующей эпохи. Там если и шла речь о начале (к тому же отодвинутом в неопределенно далекое прошлое), то не вставал вопрос о конце. Тем самым и каждое конкретное произведение, и его художественная действительность были потенциально открытыми, хотя каждое данное произведение подходило к своему логическому концу. Этот конец конкретного текста не обрывал бытия героев, которые всегда были устремлены к будущему, хотя не всегда эту векторность своей судьбы сознавали достаточно четко. Поэтому отдельные произведения на бретонские темы, вполне соотносимые между собой (в них, как в «Человеческой комедии» Бальзака, одни и те же герои, принадлежащие к гомогешгому художественному миру), не могли быть выстроены в последовательный ряд. Иначе — в прозаическом романе уже с первых шагов его эволюции. «Цикл Персеваля» складывается из трех романов — «Иосиф Аримафейский», «Мерлин» и «Персеваль» (его обычно называют «Дидо-Персевалем», так как один из списков романа принадлежал в XIX в. известному издателю и коллекционеру А.-Ф. Дидо). Следуя за Робертом де Бороном, автор (или авторы?) прозаической трилогии увеличивает число приключений, не очень заботясь о логике развития сюжета. Но это отсутствие фабульной детерминированности — не худший недостаток цикла. Отсутствием логичности в разворачивании сюжета страдали и другие произведения средневековой литературы. Их наивная неуклюжесть обладала известной поэтичностью. Вот этой простодушной поэтичности «цикл Персеваля» оказался совершенно лишенным. События и приключения, подчас самые невероятные и увлекательные, не изображаются в трилогии, а лишь называются. Так, в романе о Мерлине история его сложных, полных то патетики, то иронии отношений с феей Вивианой, изложена шаблонно и плоско. Повествовательная манера «автора» уныло монотонна. Сходные эпизоды, события (особенно поединки) описаны настолько однообразно, с применением настолько затертых «формул», что это выдает в «авторе» скорее неумелого переписчика, чем оригинального писателя.

Вскоре после «цикла Персеваля», по крайней мере до 1230 г., был создан автономный роман «Перлесваус» (или «Перлесво», т. е. «Персеваль»). Его сюжет — приключения рыцарей, прежде всего Персеваля и Говена, в поисках Грааля. Т. е. автор книги начинает ее с того места, где оборвал свой роман Кретьен де Труа. По ходу этих авантюр из рассказа о поисках загадочного Грааля книга превращается в повествование о пропаганде — достаточно жестоким и крутым способом — христианства в Британии. Серьезные изменения происходят в характере протагониста. Ни о какой любовной интриге Персеваля теперь не может быть и речи, возлюбленная его Бланшефлор даже не названа. В облике героя подчеркивается прежде всего целомудрие и чистота, а уж потом смелость и благородство:

Buens chevaliers fu sanz faille, car il fu chaste e vierges de son cors, e hardiz de cuer e poissanz, e si ot teches sanz vilenie. N’estoit pas bauz de parlor, e ne sanbloit pas a sa chiere qu’il fust si corageus.

(I. 15—18)

Высказывалось предположение, что произведение это родилось в монастырских стенах, если не в самом знаменитом монастыре Клюни, то в какой-то другой обители, подпавшей под влияние клюнийской проповеди. Трудно сказать, насколько это действительно так, но рыцарско-миссионерская деятельность таких орденов, как орден Тамплиеров или Тевтонский, находит в этом романе красноречивые параллели. Предавшиеся ложной вере, т. е. язычники, изображаются в книге достаточно неприглядно, как погрязшие во всяческих пороках, вплоть до каннибализма (см. строки 2051—2066); это оправдывает любую жестокость по отношению к таким варварам. Отметим, что в романе предшествующего периода такой религиозной нетерпимости мы не найдем.

«Перлесваус», таким образом, ощутимо наполнился как мотивами покаяния и благочестия, так и проповедническим духом, и из произведения о сложном пути человеческой души в постижении подлинных нравственных ценностей (так у Кретьена или Вольфрама) стал книгой о торжестве христианской церкви. Не приходится удивляться, что герою романа, Персевалю, удается здесь отыскать замок Грааля, открыть тайну этой святой реликвии, после чего Король-Рыболов может спокойно почить (см. строки 5131—5148), передав святыню в надежные руки. Но вот что примечательно: это не финал романа, как можно было бы ожидать. Далее в книге еще долго рассказывается о замечательных подвигах Персеваля и его товарищей, но уже не в поисках Грааля, а в насаждении повсюду в Британии христианской веры. Повествование об этом переплетается с описанием жестоких поединков и многочисленных турниров, в ходе которых все рыцари Круглого Стола оказываются то победителями, то побежденными.