Французский «рыцарский роман» - Михайлов Андрей Дмитриевич - Страница 75

Отличие романа от лэ, думается, не в размере произведения. В лэ постоянно на первом плане (а точнее, единственно в фокусе повествования) остро конфликтные взаимоотношения двух любовников. Это может быть, как в «Лэ о тени» Жана Ренара, просто рассказ о том, как юноша, впадая в отчаяние из-за неуступчивости своей возлюбленной, тем самым добивается ее любви. Но большее число лэ посвящено таким ситуациям, которые не могут разрешиться счастливо. Во времена Кретьена де Труа лэ по своему духу противостояли роману, они были повестями о несчастливой, подчас трагической любви (и этим они сближались с «Романом о Тристане»; недаром одно из лэ Марии Французской — «Жимолость» — излагало историю прославленных любовников). Обилие в них феерического элемента, напротив, сближало их с романом кретьеновского типа.

Спустя столетие лэ лишились своей фантастики, но концепция невозможности счастливой любви сохранилась. И теперь лэ остались параллелью роману. Т. е. в какой-то мере мы возвращаемся к определению Гастона Париса, исключив из этого определения генетическую векторность: ни куртуазный роман не был развернутым лэ, ни лэ не было свернутым романом, это были параллельные жанры, более обширный (не по длине, конечно, а по охвату явлений действительности) или более сжатый. Последний в основном концентрировался вокруг напряженных, часто трагических взаимоотношений протагонистов. Эта сюжетная сконцентрированность объясняет, почему в лэ нет параллельно протекающих событий, нет длинных монологов, нет подробных описаний.

Интрига в лэ всегда однонаправлена, линейна. Вначале сюжет развивается слегка замедленно (к тому же действие в лэ начинается не с «начала», а как бы с середины: повествования открывается обычно ситуацией, сложившейся уже довольно давно), но достаточно скоро возникает напряжение, что стремительно приближает развязку.

Первые лэ разрабатывали «бретонские» сюжеты, в них доминировали фантастические мотивы, среди которых, как мы уже говорили, не последнее место занимал мотив связи героя с феей. Причем истолковывалось это как подчинение протагониста системе внечеловеческих норм и запретов, нарушение которых (что было естественно для героя, для которого эти нормы и запреты были чем-то чуждым и навязанным) обрекало его на гибель, в лучшем случае создавало ситуацию «недостачи» (по терминологии В. Я. Проппа), ликвидировать которую герою было уже не суждено.

Постепенно, как и рыцарский роман, лэ утратили элементы кельтской феерии, превратившись в куртуазную стихотворную повесть. Таким образом, лэ можно считать определенной стадией развития короткого куртуазного повествования. Но в ходе своей эволюции лэ утрачивали не только фееричность. Они утрачивали сжатость и сконцентрированность интриги, все более сближаясь с собственно куртуазной повестью (или маленьким романом, каким был, скажем, рассмотренный нами ранее «Роман о графе Пуатье»). Таким образом, тенденция развития этого популярного в течение приблизительно целого столетия жанра была направлена к утрате четких жанровых критериев. Сближение жанров и течений, с которым мы постоянно сталкиваемся на протяжении всего средневековья, становится особенно очевидным как раз в рассматриваемый нами период, т. е. во второй половине XIII в.

Итак, если в эпоху Кретьена жанр лэ был в достаточной степени обособленным жанром, то позже он все заметнее сближается с романом (не по тематике, конечно, что было и раньше, а по своим повествовательным приемам) , утрачивает свои специфические черты (фантастику, сжатость и сконцентрированность повествования и т. д.), становится куртуазной повестью. К таким именно повестям относится одно примечательное произведение, созданное во второй половине XIII столетия и пользовавшееся исключительной популярностью (сохранилось по меньшей мере 15 его списков). Речь идет о «Кастелянше из Вержи», стихотворном повествовании, насчитывающем всего около тысячи строк [167].

Это произведение также относится к «трагическому» направлению, к которому принадлежит и рассмотренный выше «Роман о кастеляне из Куси» и ряд других произведений эпохи. Колорит этой книги еще более мрачный и тревожный, чем в истории кастеляна Ренои. И здесь перед нами любовная история, кончающаяся трагически. И здесь есть неудачливая соперница, более жестоко поплатившаяся за свое коварство. В повести нет затянувшегося «подступа»: герои уже давно любят друг друга, давно открыли друг другу свое сердце. Но с самого начала повествования, несмотря на светлую радость разделенной любви, тревога и смутное беспокойство царят в их отношениях. Они встречаются непременно тайно[168], украдкой и как-то торопливо. Вот юноша проникает в заветный сад, где его ждет любимая:

De la chambre vers lui sailli,

et de ses biaus braz l’acola

et plus de cent foiz le besa

ainz que feist longue parole.

Et cil la rebese et acole,

et li dist: «Ma dame, m’amie,

m’amor, mon cuer, ma druerie,

m’esperance et tout quanques j’aim,

sachiez que j’ai eu grant faim

d’estre о vous, si comme ore i sui,

trestoz jors puis que je n’i fui».

Ele redist: «Mon douz seignor,

mes douz amis, ma douce amor

onques puis ne fu jor ne eure

que ne m’anuiast la demeure;

mes ore de riens ne me dueil,

quant j’ai о moi ce que je vueil,

quant ci estes sains et haitiez,

et li tres bien venuz soiez!»

(v. 400—418)

Но атмосфера тревоги портит любовное свидание. За пылкой встречей и страстными признаниями вскоре наступает расставание, и герои не знают, как скоро удастся им свидеться снова. Как верно заметила А. Брюэль, «чувствуется, что любовники живут во враждебном мире и что их нежность постоянно сталкивается с низменными чувствами и со злокозненностью. Чувствуется также, что преступная любовь приобрела фатальный характер и что в ней таятся семена смерти» [169].

Герцогиня Бургундская, воспылавшая любовью к молодому рыцарю, но получившая его решительный отказ, возводит на него клевету, обвиняя его в том, что он хотел ее соблазнить. Но юноше удается оправдаться перед герцогом; оправдаться, открыв ему тайну своей любви. И хотя герцог обещает герою свято хранить его тайну, герцогине не составляет труда — среди ночных ласк — вырвать у мужа признание, о всех последствиях которого он поначалу и не догадывается. Тогда уязвленная в своем самолюбии герцогиня придумывает коварную месть: она дает понять — тонким намеком — кастелянше из Вержи, что знает о ее любовной связи. Бедная женщина решает, что ее любовник предался новой страсти, к тому же не только забыл старое увлечение, но и предал ее, разгласив тайну.

Это кульминационный момент повести. Сцена придворного празднества, на котором героиня узнает о мнимой измене возлюбленного, написана очень сильно. В долгом монологе (ст. 733—834; таких длинных монологов обычно не произносили герои лэ) несчастная кастелянша изливает свои чувства, призывая смерть и прощаясь с миром. А в это время ее возлюбленный беззаботно танцует в соседней дворцовой зале под веселые звуки музыки. Упоминание этих радостных танцев обрамляет горестный монолог героини, делая его еще более напряженным и трагическим. В укромной комнатке герцогского дворца кастелянша из Вержи падает замертво от горя. Узнав об этом, юноша закалывается у ее тела. Взбешенный герцог, поняв все злобное коварство жены, убивает ее тем же самым кинжалом. Затем он вступает в орден Тамплиеров, уплывает за море, откуда ему уже не суждено возвратиться.