Преступление не будет раскрыто - Семенов Анатолий Семенович - Страница 38

— Красива — не то слово. — Юрий Петрович окинул Марину оценивающим взглядом, словно разговор шёл о ней, а не о той женщине, и, помедлив немного, стал развивать свою мысль: — Тут дело не в красоте. Дело в том, что во внешности женщин нас, мужиков, интересуют помимо красоты лица две вещи, куда более важные, чем сама красота. Если взять на вооружение: десятибалльную систему, то красота будет оценена лично мною всего в один балл. Две же вещи, о которых упомянул, но не могу их назвать по причинам интимного свойства, тоже не равноценны. Одно достоинство — самое важное — я оцениваю в пять баллов, другое — в два балла. И плюс к ним красота — один балл. Это чисто внешние достоинства — восемь баллов. Ещё один балл, как говорил Аркадий Райкин, кладу на ум, и ещё один балл — на умение вести хозяйство. Итого десять баллов. И если женщина имеет хотя бы одно основное внешнее достоинство в полной мере, которое я оцениваю в пять баллов — для меня она милее любой красавицы. А у пострадавшей — я имею в виду покойницу — было девять с половиной из десяти возможных. Почти совершенство. И кроме того в ней было нечто особенное, прямо-таки чудотворное, возбуждающее у мужчин чрезвычайно большой интерес. Это чудо природы в перечисленные десять баллов не входит, так как встречается крайне редко и учитывается особо. Мужики это называют изюминкой. Она знала за собой это качество и козыряла им где надо и не надо. Когда же я присмотрелся к ней повнимательнее, то к несчастью своему обнаружил ещё две изюминки. Так вот, если учесть, что покойница, мир её праху, имела кроме всех перечисленных баллов три изюминки, то можешь себе представить силу её обаяния.

— Трудно представить, — резко сказала Марина. Задетая за живое, с ядовитым сарказмом добавила: — Девять с половиной баллов да ещё и три изюминки. Обалдеть можно.

— Вот, вот! — подхватил Юрий Петрович. — Все и обалдевали. Говоря математическим языком её формула выглядела чересчур внушительно: девять с половиной и три в скобках. С такими данными надо было либо действительно найти гения, которому бы потребовалась вся его гениальность, чтобы оградить её от ударов судьбы, либо самой иметь гениальную голову, чтобы выжить. А она была далеко не гениальна и к тому же садистка. Находила удовольствие в том, чтобы поиздеваться над чувствами своих поклонников. Так что исход вполне закономерен — эпитафия на могиле вполне соответствует интеллектуальному уровню обоих.

— А ты, похоже, злорадствуешь, — заметила Марина. — Нельзя о покойниках говорить плохо. Большой грех.

— А я старый грешник. Вот все говорят: мораль, нравственность — наивысшие ценности человечества. В принципе, конечно же, я не против морали, но есть ценности, на мой взгляд, куда более высокие. Свобода, например, выше всякой морали. Ради свободы я совершу уйму аморальных поступков и буду в ладах со своей совестью. Свобода — вот наивысшая ценность человеческая.

— Ох, как ты дорожишь своей свободой! — воскликнула Марина.

— Да я дорожу своей свободой, — согласился Юрий Петрович. — Очень дорожу, потому что выше её может быть только всепоглощающая страсть — неодолимое чувство к женщине. Лишь ради любви или адекватной ей лютой ненависти — ненависть ведь тоже высокое чувство — можно пожертвовать свободой. Ну ладно, хватит обо мне да о других. Расскажи как твои дела.

— Прекрасно.

Юрий Петрович внимательно посмотрел на неё и, положив руку на сердце, сказал:

— Разрази меня гром, если ошибаюсь! Ты поссорилась с мужем.

Марина прибавила шаг.

— Как догадался? — спросила она.

— Я на догадках не строю заключений. — Я — вижу. И часто ссоритесь?

— Не чаще других. Милые бранятся, только тешатся. Есть такая поговорка.

— Есть и другая: ври тому, кто не знает Фому, а я брат ему. Это знаешь на что похоже? Извини, что вворачиваю опять поговорку, но тут вернее сказать по-другому: не имела баба хлопот, так купила порося. Не с твоим характером из чужих ковров пыль выбивать.

— Ничего, привыкну.

— Он учится, кажется, в нашем институте?

— Заканчивает.

Юрий Петрович помолчал, испытующе посмотрел на Марину и сказал:

— Удивляюсь, как ему удалось так быстро охмурить тебя. Тоже, наверно, гений в любви. Но если переживёт тебя, будем надеяться, что не увековечит на мраморе таким же образом, как тот олух царя небесного.

— Ты очень опасный тип! — с возмущением сказала Марина. — Лучше хулигана с ножом встретить, чем тебя.

— Извини, — сказал Юрий Петрович. — Нечаянно сорвалось с языка. Больше не буду.

— Вот что, дорогой приятель, — сказала Марина с чувством. — Не хочу больше с тобой разговаривать. Никогда не подходи ко мне. Надеюсь, это последняя наша встреча.

Юрий Петрович миротворительно поднял руки и заявил, что впредь будет только развлекать её.

— Я надеюсь, эта последняя наша встреча, — повторила она.

Добровольский, улыбаясь, стал рассказывать анекдот из цикла «армянское радио отвечает». «Вопрос армянскому радио: какая в Ереване самая жаркая температура? — Ответ: сто градусов. — Вопрос: что делают в Ереване в такую жару? — Ответ: дают курам мороженое, чтобы не несли варёных яиц». Марине было не до шуток. Она хотела поскорее избавиться от Юрия Петровича. Пришли на автобусную остановку. К счастью, автобус уже трогался с места. Марина быстро вскочила на подножку и повернулась лицом к Добровольскому. Он, улыбаясь, махал ей рукой. Марина Отвернулась от него. На душе было неспокойно. Во-первых, отомстил, подлец, за измену. Специально рассказывал битый час о какой-то умопомрачительной женщине с сексуальными достоинствами, скромно называемыми изюминками, которая, хотя и отправилась в небытие, но была по всем параметрам выше Марины — эта пилюля была особенно горькой. Во-вторых, разглагольствуя о ценностях мироздания, добавил сомнений насчёт замужества. Конечно же Олег Осинцев любил её во сто крат сильнее чем Вадим. Хотя это она знала и раньше, но теперь почему-то ей стало от таких мыслей неспокойно. Добровольский основательно испортил ей настроение.

«Нет, — мысленно сказала себе Марина. — Больше никаких контактов с этим человеком и — упаси Боже — никаких бесед. Увижу если где на улице, обойду за километр или побегу без оглядки».

Марина рассказала подругам о встрече с Добровольским и девушки стали звать его теперь не Осколок Диогена, а Девять с половиной и три в скобках.

— Вон-вон он идёт! — оживлённо говорила подругам какая-нибудь девушка, увидев его на улице. — Вон в замшевой кепочке идёт Девять с половиной и три в скобках.

XI

Осинцев, тяготясь воспоминаниями о трибунале и дисциплинарном батальоне, тянул армейскую лямку без вдохновения: день прошёл, и слава Богу.

Иногда ему удавалось бывать в городе. Он с тоской смотрел на хорошеньких девушек и красивых женщин. Смотрел на них и словно их не видел — все помыслы его, как и прежде, были обращены к Марине. Он всё ещё не мог окончательно разобраться в себе: то ли он её теперь больше ненавидит, чем любит, то ли наоборот.

Но если любит, то уже не той прежней чистой и возвышенной истинно человеческой любовью, а какой-то особенной, ослепленно-безумной, замешанной на животном инстинкте. Образ её как наваждение преследовал его днём и ночью, вызывая то приступы лютой злобы и ненависти, то непреодолимое желание покрыть её, как самцы животных покрывают самок. Ради этого, ради одной ночи в постели с Мариной, он иногда, кажется, готов был, как самец богомола, пожертвовать жизнью. Но стоило чуть успокоиться, укротить свою злость или бредовую идею об обладании Мариной ценой собственной жизни, и трезвой головой начинал сознавать, что промежуточные реалии между этими двумя крайностями нисколько не лучше, а хуже крайностей. Промежуточные реалии были таковы, что она гранитной скалой будет стоять всю жизнь между ним и всеми другими девушками и женщинами, какими бы хорошенькими и красивыми они ни были. И чем дальше шло время, тем больше он сознавал и убеждался, что Марина — это злой рок, что даже люто её ненавидя, он не сможет разлюбить её никогда. В связи с этим вставал вопрос: как жить дальше? Он слышал, что бывают случаи, когда мужчина всю жизнь любит одну женщину, которая замужем за другим, и счастлив только тем, что она существует на земле. Олег же был слишком импульсивен, энергичен, а главное — слишком ревнив для такой роли. И вряд ли бы согласился тихо страдать всю жизнь, даже если бы она не унизила и не оскорбила его вероломным предательством.