Преступление не будет раскрыто - Семенов Анатолий Семенович - Страница 46

— Вам бы, Василий Иванович, стихи писать, — сказала Марина, улыбаясь.

— О, Мариночка, слушайте дальше! — ответил Василий Иванович. — Словом, вечер был неповторимый. Верочка ликовала. Ей вдруг взбрело в голову остаться там на озере на всю ночь. Все запротестовали, кроме меня. Тогда она предложила на другой день, в субботу, ехать с ночёвкой на остров. Мы тут же организовали компанию: я, Верочка, одна подружка и её кавалер, который ездил с нами. Поздно ночью шофёр развёз нас всех по домам. Она ушла, и я опять почувствовал то же, что чувствовал прежде, когда расставался с ней. Это было ужасно мучительное и в то же время счастливое состояние. Вот это и есть счастье. Надеюсь, объяснил популярно?

— Вполне, — с улыбкой сказала Марина.

— Я ни на минуту ни в чём не мог найти успокоения, каждую секунду думал только о ней, — продолжал Василий Иванович. — Ложась спать, я заглядывал на часы и считал время до нового свидания. Наступил субботний вечер, и мы вчетвером поехали на остров, где был летний дом отдыха для горожан. Там мы взяли на прокат четырёхместную палатку, мяч и удочки. Пока девушки готовили ужин, я рыбачил, а мой напарник таскал дрова для костра. Мы не спали всю ночь, пили вино, закусывали, жгли костёр, рассказывали по очереди прочитанные или услышанные необыкновенные истории про любовь, колдовство, ведьм, чертей и не заметили, как наступило утро. Начало уже светать и выпала роса, когда мы решили, наконец, отдохнуть. Мы все вчетвером втиснулись в палатку, но нам не спалось. Уснул сразу один лишь мой новый приятель. Палатка была тесная, однако, Верочка только разочек позволила себя поцеловать, и то с оговоркой, что до меня полтора года её никто не целовал, и что даже ухаживать за собою она позволяла только избранным. Уже утром, когда было совсем светло, я уснул на часок. Проснувшись увидел, что Верочка тоже спит, положив мне руку на грудь, на самое сердце. Я боялся шелохнуться. Сверху чувствовал тепло её руки, наполнявшее грудь мою необыкновенным счастьем, а снизу больно давила в бок горбатая ветка из подстилки. Я лежал так, с двойным сильным ощущением, до тех пор, пока она не проснулась. Мы провели на острове весь день и загорели в тот день изрядно. Вечером мы с Верочкой расстались, а на следующее утро меня отозвали в Иркутск. Так прошли мои самые счастливые дни в жизни.

— И это все? — удивлённо спросила Марина. — А что было потом?

— Потом пошла кутерьма, — ответил Василий Иванович. — Пошли одни страдания. Не даром говорят: нет на земле любви без мук и огорчений.» — Так что же было?

— А было то, что я обезумел совсем, — сказал Василий Иванович. — Я ей сказал, что не знаю, как без неё буду жить, дал понять, что безумно влюблён. Стал летать к ней с попутными самолётами на каждое воскресенье и через месяц сделал ей предложение.

— Ну и что она?

— А она согласилась, — сказал Василий Иванович. — Я сразу — домой, чтобы предупредить своих близких и друзей. Через день прилетаю обратно к ней, а она передумала.

— Что? — спросила Марина. Она от удивления широко открыла глаза даже приостановилась на мгновение и потом рассмеялась. — Как же так?

— А вот так. Прихожу к ним домой, а она и говорит, что мне не отказывает, но поедет всё-таки работать по назначению, в г. Заозёрный, где жил её брат. В чём дело? — спрашиваю. Она сказала, что мы мало знаем друг друга, что надо подождать, проверить чувства временем. Пообещала решить вопрос в зимние каникулы. Тогда я бросился разговаривать с её матерью. Но на лице матери было написано, что я не велика находка и что её дочь может найти мужа и получше. Её матушка с самого начала относилась ко мне неважно. Она категорически заявила, что Верочка поедет к брату. Тогда я опять бросился к Верочке. Но увы! Она была непоколебима. Пришлось ждать пять месяцев. Василий Иванович умолк.

— А что было дальше?

— Не хочу и говорить. Смех и грех.

— Василий Иванович, — укоризненно произнесла Марина.

— Нет, не стоит, — отвечал Промтов, улыбаясь.

— Василий Иванович, я прошу. Иначе мы рассоримся.

— Ну, хорошо, — сказал Промтов, пряча улыбку. — Представьте себе прежде всего то, что за пять месяцев я написал ей десятка два глупейших ревнивых писем, а она мне не ответила ни разу. Она совсем не приглашала меня, и я всё-таки приехал в Зиму и явился к ней первого января. Дело было вечером. Я сидел у неё дома и ждал, когда она придёт с новогоднего бала. Она не оставила меня, как прежде, ночевать дома, а отправила в гостиницу и сказала, что объягнимся завтра. Назавтра пришли к ней подружки, и мы гуляли весь день и играли в карты. Вечером я пригласил её немного пройтись по улице, и мы объяснились. Она сказала, что я не тот человек, который способен на любовь, и между прочим намекнула, что другие, кто ей кроме меня делал предложения, любят её по-настоящему, не так, как я, а я, стало быть, не по-настоящему. Она сказала, что если я ей теперь докажу свою любовь, то она выйдет за меня замуж. Я попытался, но на словах ей ничего не доказал. Я совсем одурел и плёл ей такую околесицу, что сейчас тошно вспомнить. Когда пришли домой, я решил ей на деле доказать свою любовь. Я решил отрезать себе палец и сказал ей об этом. Я взял какой-то кухонный нож и полный решимости сделать то, что задумал, вышел на крыльцо и стал подыскивать удобный эшафот для мизинца левой руки. Слава Богу, в ту минуту дома не было её родителей! Были только две подружки. Она выскочила за мной и перепуганная, дрожащими руками стала отбирать у меня нож. Я уступил ей. Она вытурила меня с позором и сказала при подругах, чтоб больше моя нога не ступала к ним на порог. Я сказал, что хорошо, что я уйду навсегда. И ушёл. Но через час вернулся. Ворота и калитка были на заложке. Она знала, что я вернусь. Я постучал в окно. Она вышла в ограду и спросила, что мне нужно. Я сказал, что нужно поговорить. Она сказала, чтобы я говорил через стенку, то есть через забор. Я так жаждал её снова видеть, что пошёл на крайность, просунул руку в какую-то щель и стал отодвигать заложку ворот, она крикнула подружек, и они все втроём держали её. Я чувствовал, что они все трое со всей силой держали заложку, я не мог даже повернуть её, не то что отодвинуть. Я помучился, постоял и ушёл. Помню, что в тот момент, когда уходил, в душе у меня была торичеллиева пустота. Не знаю, как я просидел всю ночь на лавке в аэропорту — это была невероятная, страшная пытка. Утром подвернулся самолёт, и я улетел. Так и кончилось все. Я написал ей ещё письмо, но она не ответила.

Закончив свой рассказ, Василий Иванович взглянул на Марину. Она была задумчива. Они сделали несколько шагов молча.

— Вы больше не встречали её? — спросила Марина.

— Через несколько лет встречал. И где думаете? Здесь, в Иркутске. Случайно на улице. Она была с мужчиной, очевидно, с мужем. Она опустила глаза, и мы даже не поздоровались. Через час после встречи я пришёл домой и увидел себя в зеркало, прямо скажу — имел бледный вид. Воображаю, какой вид я имел в ту минуту, когда увидел её. Сердце у меня словно оборвалось, в основном, от неожиданности, конечно, но и от избытка мгновенно нахлынувших чувств. Чего греха таить. Было. Больше, слава Богу, не встречались.

— Я уверена: она желает, что потеряла вас, — сказала Марина.

— Не знаю, — скромно ответил Василий Иванович, явно польщённый. Он даже буркнул мотив из какой-то песни, чтобы скрыть приятное смущение и прибавил: — Возможно жалеет. Тогда голова её кружилась от успеха. Но забыла о том, что даже интересная женщина с возрастом оказывается в крайне невыгодном положении по сравнению с мужчиной. Мы и в тридцать лет прекрасно женимся на восемнадцатилетних, а девушка, достигшая двадцати пяти, за восемнадцатилетнего не пойдёт. А среди нашего брата, стариков, свободными остаются единицы, и то, в основном, с какими-нибудь странностями и недостатками.

— А вы тогда уже были женаты?

— В ту пору у меня появился второй ребёнок.

— Значит и после того, как вы женились, вы думали о ней?

— Да, я вспоминал её. И довольно часто.