Преступление не будет раскрыто - Семенов Анатолий Семенович - Страница 73

— Не выходил? — спросил штатский.

— Нет, не выходил, товарищ капитан, — ответил милиционер.

Капитан (начальник уголовного розыска) подошёл к задней дверке «воронка» и махнул рукой. Дверца открылась, и оттуда вышли два милиционера.

— Быков пойдёшь со мной. Криволапое, останься здесь, наблюдай за окнами дома. А ты, — сказал капитан, обращаясь к шофёру, который вышел из кабины, — ты въезжай в ограду и на всякий случай будь начеку.

Капитан подошёл к двери квартиры Пономарёвых и нажал кнопку звонка.

Вадим между тем, спросив у матери, нет ли каких известий из родильного дома, почувствовал усталость и прилёг отдохнуть на диван в своей комнате. Когда раздался звонок, он почему-то невольно вздрогнул, как в первые дни после уличной трагедии и, чувствуя, что ни отец и никто из близких знакомых из семьи не мог так продолжительно звонить, привстал и сел на диване в ожидательной позе. Екатерина Львовна поспешила в прихожую, но, открыв дверь, вдруг сама вздрогнула, и рука её невольно сделала движение, при котором дверь снова закрылась, но не совсем, — осталась небольшая щель. Екатерина Львовна спросила в эту щель.

— Кого вам нужно?

— Это квартира Пономарёвых? — в свою очередь спросил капитан.

— Да.

— Пропустите, пожалуйста, нас.

Екатерина Львовна окинула взглядом милиционера, который стоял за его спиной.

— Я спрашиваю, кого вам нужно? — повторила она.

— А я убедительно прошу пропустить нас, — внушительно повторил капитан.

Екатерина Львовна ещё несколько секунд держала дверь в прежнем положении и, наконец, открыла. Представители власти, топая сапогами, вошли в прихожую.

— Вы гражданка Пономарёва? — спросил капитан.

— Да.

— А мы, как видите, из милиции. Где ваш сын?

— Отдыхает у себя в комнате, — ответила Екатерина Львовна, с тревогой поглядывая на непрошеных гостей.

— Пригласите его сюда.

Екатерина Львовна поспешно прошла к Вадиму в комнату.

— Вадик, что ты наделал? — спросила она, с ужасом глядя на сына.

— Ничего, ничего, мама, — сказал Вадим. Он вздохнул глубоко и, стараясь держаться свободнее, вышел в прихожую.

— Пономарёв Вадим Георгиевич? — спросил капитан, уставив раскосые, казалось, неуловимо жестокие монгольские глаза прямо ему в лицо.

— Я, — ответил Вадим.

— Одевайтесь. Пройдёмте с нами.

— Я не понимаю: куда? Зачем? Какое-нибудь, наверное, недоразумение, — сказал Вадим, покрывшись красно-бурыми пятнами. На лбу у него появилась испарина.

— Разберёмся, — сказал капитан.

— Я не вор, ничего не украл. Не понимаю…

— Что ж вы, гражданин Пономарёв, говорите, не вор, а руки дрожат, как будто, простите, только что кур воровали.

— Я…

— Одевайтесь! — решительно сказал капитан, повысив голос.

Вадим молча надел пиджак, плащ и долго шарил руками между вещей, болтающихся на круглой вешалке, искал что-то.

— Что вы ищете? — спросил капитан.

— Шарф.

— Он у вас в рукаве.

Вадим распахнул плащ и, вытащив из рукава шарф, повязал им шею.

— Я готов, — сказал он.

В этот самый момент Екатерина Львовна вдруг крикнула не своим голосом:

— Вадик! Что ты наделал?!

Вадим молчал. Милиционер надел на него наручники и повёл. Капитан вышел сзади. Вслед за ними с перекошенным лицом, схватившись рукою за грудь, засеменила Екатерина Львовна.

— Мама! Не ходи за нами! — крикнул ей с лестницы Вадим, и ему показалось, что она, остановившись, покачнулась и вот-вот упадёт.

Навстречу им попалась соседка с сумками и кульками, которая остановилась, прижавшись спиною к стене, и молча, провожала их испуганным взглядом. Вадима посадили в «воронок». Подошёл тот милиционер, который стоял у окон.

— Все, товарищ капитан? — спросил он садившегося в кабину начальника.

— Все, поехали, — ответил тот.

Все сели, и «воронок» выехал из ограды.

… Екатерина Львовна стояла на лестничной площадке, держась одной рукой за перила, другую положив на сердце. Соседка с кульками, шедшая снизу, вывела её из шокового состояния. Екатерина Львовна отвернулась и прошла к себе, закрыв за собою дверь. Она засеменила в залу, где на тумбочке стоял телефон. Нервничая и кусая губы, кое-как набрала нужный номер и с волнением сказала в трубку, чтобы девушка соединила её с Георгием Антоновичем. «Он занят, — ответил голос. — У него совещание». «Скажите, что жена беспокоит, — сказала Екатерина Львовна. — Очень важно». Несколько секунд в трубке слышался шорох. Вдруг раздался мужской голос: «Что случилось?» — «Жорж» — сказала Екатерина Львовна. Голос ответил: «Что нужно? У меня совещание» — «Бросай все, иди скорей домой». «Да в чём дело?» — Екатерина Львовна силилась что-то сказать, но только шевелила губами. — «Скажи, наконец, в чём дело?» — «Вадика… арестовали, — ответила Екатерина Львовна, всхлипнув и прибавила: „Иди домой. Я не могу… Мне дурно…“ Она положила трубку и схватилась за сердце…

… Последние слова жены как гром поразили Георгия Антоновича. Он медленно положил трубку на телефонный аппарат и, потупив взор, сказал людям, сидевшим у него в кабинете:

— Дома что-то случилось. Извините, я должен уйти.

Люди первое мгновение сидели не шелохнувшись, молча глядя на управляющего, который закрыл лицо руками, потом по одному стали выходить. И никто из них не подозревал тогда, что это было началом событий, которые в дальнейшем очень близко коснутся не только самого управляющего, но и многих его сослуживцев.

XIII

Между тем пошла другая неделя, как Осинцев обосновался на новом месте.

Село Новопашино лежало в излучине реки, притиснувшись усадьбами единственной улицы к самому берегу. С высоты птичьего полёта узкая полоса построек ровно изогнута, как подкова. За околицей села и напротив через реку — по берегам — над серой мохнатой массой кустарников возвышались серебристо-бурые берёзы и роскошно зелёные ели. Вдоль реки на многие километры простиралась распаханная равнина, на которой там и сям встречались холмики и небольшие перелески. Сосновый бор виднелся далеко, там где начинались горы. С этих гор брала своё начало маленькая речушка, петлявшая между холмиков и перелесков и впадающая в реку возле самого лесозавода. На другом берегу речушки, почти напротив лесозавода, на небольшом возвышении и был дом Михаила Осинцева, где жил Олег.

Стояли тёплые дни. Вербы распустились. Почки на кустах черёмухи покрылись липкой смолой и набухли. Лёд на реке посинел и потрескался, готовый со дня на день тронуться. Синицы шмыгали друг за дружкой в густых зарослях и громко кричали «ци-ци-фи!» Над пустырём, высоко в синем небе, заливисто пели жаворонки.

В такие дни Олега тянуло на простор. Однажды, закончив работу, он без всякой нужды и цели долго бродил по окрестностям села. Размышлял о жизни. К размышлениям понуждала какая-то беспокойная струнка, зародившаяся в душе ещё в то время, когда лежал в больнице после драки; эта струнка, — стоило ему отвлечься от работы или какого-нибудь занятия, — сразу давала о себе знать и назойливо бередила душу. Сердцем он чувствовал, что живёт не так, живёт скучно, бесцельно, но не мог разобраться в себе и не знал, как начать жить по другому, чтоб было не скучно, чтоб была перед ним большая ясная цель. От дум пухла голова, и он ходил сам не свой.

К вечеру солнце зашло за тучу, и вдруг поднялся ветер. Олег присел отдохнуть на колоду, лежавшую возле дороги, и устало бросил безразличный взгляд на лужу перед собой, которую чуть-чуть рябил ветерок. Глядя на мутную водицу, он заметил в ней нечто живое. Это было маленькое насекомое, которое плыло посреди лужи. Порывы ветра относили и отклоняли букашку от курса, но она настойчиво плыла вперёд и всё-таки выбралась из лужи. Рассеянно глядя на неё, Олег вспоминал события своей жизни. Он поднялся с колоды и проводил задумчивым взглядом какую-то заблудшую ворону, летевшую по своим делам, которая как и насекомое упорно сопротивлялась силе ветра и летела к цели по намеченному курсу.