Иное решение - Семенов Андрей Вячеславович - Страница 19

С подачи Сарафанова приказом командующего округом лейтенанту Осипову в апреле сорокового года было присвоено воинское звание «старший лейтенант». Досрочно.

Человек как никакое другое животное адаптируется к любым условиям жизни. Он может жить в условиях вечной мерзлоты, как чукчи или эскимосы, в знойной пустыне, как бедуины. Человек может построить свое жилье на заоблачной высоте, где и кислорода-то почти нет, однако шерпы там себя чувствуют даже комфортно. Человек может месяц обходиться без пищи и больше недели без воды. Человек может не мыться месяцами. Он может нырять на большую глубину. Он выжил даже в космосе. При некоторой тренировке человек способен выдерживать колоссальные перегрузки: бежать сутками супермарафон или поднимать огромные тяжести. Ко всему человек сможет приспособиться, все преодолеть и все пережить. Однако чужую удачу ему пережить тяжелее всего. Все вышеперечисленные трудности ничто по сравнению с теми муками, которые терзают нас, когда кто-то рядом, пусть и заслуженно, получает власть, почет или награду. Каленым железом разум жжет вопрос: «Почему не я?! Чем он лучше?!», превращая жизнь в пытку. Если же баловень судьбы живет с нами бок о бок или знаком нам с детства, то простить ему его удачу уже решительно никак невозможно! Мы же знаем его как облупленного! Мы с ним каждый день здороваемся. Сколько раз мы с ним вместе курили, а то и выпивали запросто. Бывало, в детстве мы его даже поколачивали, и вдруг – раз! Он оказался выше нас с вами. Наглец и выскочка. Разве это справедливо?

Определенно, успех ближнего способен отравить и испакостить наше собственное существование.

Узнав о досрочном присвоении Кольке очередного звания и о представлении его к ордену, к начальнику штаба дивизии подкатился начальник политотдела. Тоже полковник. Он вальяжно расположился на стуле возле сарафановского стола и начал издалека развивать мысль о том, что «некоторые старшие командиры проталкивают своих любимчиков», об усилении бдительности, о моральном облике красного командира и недостаточной политической и гражданской зрелости некоторых молодых командиров, вчерашних курсантов. Дескать, имеются тревожные сигналы от молодых коммунистов, на которые он, представитель партии в данной дивизии, обязан отреагировать и принять неотложные строгие меры как к «возомнившему из себя» нарушителю социалистической морали, так и к тем, кто его покрывает и продвигает по службе.

Сарафанов был завален грудой неотложных дел, ему было некогда да и неприятно выслушивать сентенции комиссара, поэтому он оборвал его:

– Короче, куда ты гнешь?

Комиссар улыбнулся и достал из планшета три листа исписанной бумаги. Сарафанов ждал продолжения.

– Вот, товарищ полковник, рапорты коммунистов нашей дивизии о недостойном поведении старшего лейтенанта Осипова. Людьми командует из рук вон плохо, делами службы не интересуется, в международном положении разбирается слабо, замечен в бытовом пьянстве.

Комиссар протянул Сарафанову рапорты.

– Вы почитайте. Вот рапорт его соседа по общежитию Синицина, грамотного и дисциплинированного командира.

Сарафанов брезгливо отвел протянутую руку с пачкотней.

– Что вы предлагаете? – спросил он комиссара.

– Я предлагаю обсудить поведение Осипова на комсомольском собрании, понизить в должности и отправить его служить в тот полк, из которого вы, товарищ полковник, так неосмотрительно перевели его к нам в штаб дивизии. Кроме того, я сегодня же пошлю рапорт в политуправление округа об исключении Осипова из наградных листов.

Сарафанов спокойно посмотрел на комиссара:

– Осипова, значит, обратно в дыру?

– Почему – в дыру? Не в дыру, а к месту службы.

– Ага. Понятно, – кивнул Сарафанов. – Если парень не бегает к тебе и не стучит на своих товарищей, то он, значит, тебе не угоден?

– Что за тон, товарищ полковник! – возмутился комиссар. – Не «стучит», а докладывает обстановку. Прошу выбирать выражения.

– Осипова, значит, обратно в дыру, – повторил Сарафанов. – А кто связь в дивизии обеспечивать будет и языков таскать? Ты и твои стукачи? Ты хоть понимаешь, что все мы Осипову жизнью обязаны?! Что он, можно сказать, дивизию спас от позора и людей от смерти?

– Товарищ полковник!.. – комиссар привстал со стула. – Если вы сейчас же…

Но Сарафанов перебил его, спокойно и прямо глядя в глаза:

– Если хоть одна бумажка без моего ведома и подписи выйдет из дивизии, то будьте уверены, товарищ полковник, что я в ГлавПУр РККА такую телегу накатаю, что все московские писаря свои чернильницы выпьют от зависти. Причем телегу эту я направлю не по команде. У меня в Москве найдутся друзья, которые положат мой рапорт прямо на стол начальника Главного политического управления товарища Мехлиса. Я уверен, что Льву Захаровичу будет весьма интересно узнать, что комиссар дивизии, проповедующий ленинские нормы морали, живет с женой своего командира по причине затяжной пьянки последнего. Что этот комиссар через начальника продовольственной службы сбывает гражданским лицам – спекулянтам – армейские харчи. Что этот комиссар вставил в наградные листы своих приближенных подхалимов, которые непосредственного участия в боевых действиях не принимали. Продолжать или достаточно?

Мехлис, попади ему такой рапорт на стол, немедленно бы направил его в трибунал и настоял бы на высшей мере. Поэтому продолжать не потребовалось. С каждым словом Сарафанова комиссар краснел все больше и больше, наливаясь пунцовой зрелостью. Казалось, его вот-вот расшибет апоплексический удар. Он встал и нетвердой походкой пошел к двери, остановился возле нее, повернулся, взявшись за ручку, и, не поднимая глаз, выдохнул:

– Я все понял.

– Я надеюсь, товарищ полковник, что вы поняли действительно все. В том числе и то, что хозяин в дивизии должен быть один. И что добровольные помощники есть не у вас одного. Всего доброго.

Апрель, капель…

Весна пришла и в эти северные широты Кольского полуострова. Таял снег, капали сосульки, по-весеннему пригревало солнышко. В природе, во всех ее звуках и запахах, чувствовалось обновление. Мир будто заново рождался, вытаивая из-под снега.

В последних числах апреля сорокового года Коля бодро шагал в штаб дивизии. Настроение у него было неуставное и весеннее. Он настолько поддался ему, что позволил себе снять ушанку и расстегнуть верхний крючок шинели – вопиющий случай нарушения формы одежды и дурной пример для подчиненных.

Коля взбежал по ступенькам и вошел в штаб, ответил на приветствие дневального и прошел в кабинет начальника штаба.

– Разрешите, товарищ полковник, – Коля по-уставному приложил руку к виску.

– Заходи, Осипов. Хорошо, что пришел.

Коля сделал три шага от двери строевым.

– Товарищ полковник! Лейтенант Осипов. Представляюсь по случаю присвоения звания «старший лейтенант».

– Правильно делаешь, что представляешься. Постараюсь запомнить. Петлицы перешил уже?

Коля поправил воротник с петлицами. Он их пришил всего полчаса назад – уже с тремя кубиками.

– Когда обмывать будешь? Не забудь пригласить.

– Так сегодня вечером, товарищ полковник, и собирался. Прошу ко мне после службы, к девятнадцати ноль-ноль.

– Спасибо за приглашение. Приду. А теперь о деле. Тут начальник политотдела интересовался, почему это лейтенант… отставить – старший лейтенант Осипов не подает заявление о вступлении в ряды ВКП(б)? Ты, может, программы нашей не разделяешь?

– Товарищ полковник, – Коля откровенно растерялся. – Да рано мне вроде. Мне всего-то двадцать два.

– Ты что же, считаешь себя недостойным?

– Да нет… То есть да, считаю, – запутался Коля.

– Молодой еще, значит?

– Так точно, товарищ полковник, молодой.

– Ага. Понятно, – подвел итог Сарафанов. – Значит, ордена получать да звания внеочередные – ты не молодой, а в партию, выходит, не созрел.

– Товарищ полковник, я ж не знал, – стал оправдываться Коля. – Вы только прикажите.