Среди мифов и рифов - Конецкий Виктор Викторович - Страница 52

«Невель» покоился в дрейфе с небольшим креном на левый борт — парусили высокие надстройки и корпус.

Вселенная была обнажена и прекрасна. Она раздевается, как и мы, по ночам. Млечный Путь, Малый Пёс, Змееносец, Южная Рыба, Дева… Звёзды лучились и вели хоровод — лукавые девы без одежд, стыдливости и предрассудков. А я чувствовал себя как старец у ложа Сусанны. Или как все вообще мы, мужчины, себя чувствуем, глядя на прекрасную обнажённую женщину, к которой нам не суждено добраться. Здесь и смертная тоска до скрежета зубов, и замирание духа от ощущения полноты жизни. В неудовлетворённости — великий смысл, но она танталово мучительна.

Вселенная — Земля — Океан — «Невель» — я.

На другой стороне планеты — космодром, ракета в облаке перекиси водорода или какой-нибудь другой химии. Там проходят последние команды на старт. Там континентальный ветер несёт по бетону пыль, лепестки акаций и удары метронома.

И я слышу метроном — наши экспедиционники ведут отсчёт времени.

Метроном — блокада — бомбоубежище — чёрный картон репродуктора — приближение смерти — это навсегда связано с отсчётом секунд.

00.40. На всякий случай оглядываю морской простор с обоих крыльев мостика — не появился ли где-нибудь встречный-поперечный кораблик? Чёрная пустота. Полная свобода манёвра.

Малый вперёд.

Непривычно, когда даёшь ход, находясь в рубке совсем один.

Жужжит репитер гирокомпаса. Ставлю заданный курс на автомат рулевого управления.

«Ц-з-зынь!» — звонок из машины. Не продули форсунки, просят пять минут отсрочки. Хорошего мало, но и страшного ничего нет. Мы близки к «точке».

Наша задача вывести «Невель» в заданные координаты в заданное время на заданный курс. Это такие координаты, такое время и такой курс, при которых космический объект пройдёт через зенит. Тогда дольше всего возможно принимать его сигналы. Как только объект уйдёт из радиовидимости, надо развернуть «Невель» курсом на Москву, на Центр управления полётом.

Центр окажется на биссектрисе раструбов излучающих антенн. Мощный передатчик вышвырнет огромный радиоязык, язык облизнёт бок планеты и донесёт на кончике в Москву то, что несколько секунд назад сообщил объект, проносясь сквозь экваториальные созвездия над нашей головой. Вот и всё. К приёму и отдаче сигналов мы, моряки, никакого отношения не имеем. Чаще узнаём, с каким объектом работали, только из сообщения ТАСС на следующий день. Заповедь одна: не выходи на открытую палубу, когда молотит передатчик, то есть когда работают «рога».

Машина готова. Поехали. Чёрная вода заскрипела под днищем. Расступается. Едем по отражениям экваториальных звёзд. Тысячи лошадей тихо плывут перед форштевнем. Впряглись в невидимые постромки, задрали головы к небесам, фыркают. Я — кучер. Без вожжей. Рулевой автомат выводит «Невель» на курс. Репитер гирокомпаса урчит прерывисто. Чертим по чёрной воде пенный серп кильватерного следа — циркуляция.

У Кубы, Огненной Земли, Антарктиды, атоллов Тихого океана сейчас идут к точкам работы такие же кораблики. И там тикают метрономы. Выбраться в космос без нашего брата пока невозможно. Кто-то должен плыть по скользким, мокрым орбитам, поддерживать на космической лунную станцию. Её тоже зовут «корабль». Никто толком не знает корней этого слова. Предполагают, оно от древнеарабского «лошадь» или древнееврейского «верблюд». И когда мы ныне называем верблюда кораблём пустыни, то это масло масляное.

Выключаю красные огни судна, лишённого возможности управляться. Включаю топовые, отличительные и гакабортный. Орёт ревун. Что за чёрт? Неприятно, когда в ночной тишине по ушам бьёт вой. Какая-то путаница с гакабортным — не включается. Минуты три борюсь с сигнальной электротехникой. Побеждаю с трудом — вынув предохранитель. Плывём. Покачиваются созвездия. В пропасти ночного океана стреляют мгновенным светом тропические светлячки. Иногда полыхают и целые гребни волн.

Из фок-мачты вырывается клок синего газа — выхлоп дизель-генераторов вспомогательного машинного отделения. Отработанный газ встречным ветром заталкивает в рубку. Придумали удобный выхлоп. Чёрт бы побрал конструкторов. Душегубка. Даже подташнивать начинает. Закрываю окна.

На щите трансузла вспыхивает сигнальная лампочка линии экспедиции. Её остренький свет отвлекает. Отрываю листок немецкого календаря, слюню и заклеиваю лампочку. Славный немецкий мальчик всё спит и видит коралловые сны.

Удары метронома прерываются, голос из недр судна: «Готовность номер два!» Слышно, как откликаются посты экспедиции: «„Первый“ принял!..», «„Второй“ принял!..», «„Третий“ принял!..»

Зажигается сигнальная лампочка в хозяйстве радистов — почему-то включение их киловаттника находится в рулевой рубке. Закрываю лампочку государственным флагом. Что ещё загорится?

Вспыхивает проём двери — является сотрудник экспедиции. Материт трансляционную установку. Она типа «Берёзки» или «Осинки». Брюхо «Невеля» набито сложнейшей радиоэлектронной аппаратурой, а «Берёзка» барахлит. И экспедиция ведёт с ней упорную войну. Сотрудник сообщает, что объект сорвётся с земной орбиты на трассу к Луне в нашем районе Атлантики.

Я прихлёбываю горький чай и гляжу вперёд. Над горизонтом мутнеет полоса ночных тучек или облаков.

Звёзды прячут наготу. Тучки, облачка, рубашечки — обычные девичьи штучки. Похоже, мы не обнаружим объект визуально.

Одиночество кончилось, и пора вызывать капитана. Иду к телефону. Под ноги попадается живое, взвизгивает. В рубку пробрался Пижон. Не спится псу.

На румбе заданный академиками и небесами курс. Вокруг Вселенная — нетленная риза мира, престол Бога, суета сует и всяческая суета. Первый пояс — небесные ангелы, второй — архангелы, третий — начала, четвёртый — власти, пятый — силы, шестой — господства, седьмой — херувимы, серафимы и многочестия… Так заселяла Вселенную наша народная мудрость.

Для простых людей мир всегда был конечен. Это образованный Аристотель сказал, что небо безначально и бесконечно. Теперь опять у мира прощупывается начало и миру грозит логический конец. Бесконечность времени и пространства сводила нас с ума, мы не могли её представить, но мы с ней смирились и в результате к ней привыкли. И теперь ещё ужаснее представить начальность Вселенной.

Я слышал Козырева. Он говорил о влиянии следствия на причину. Оказывается, бесконечность сообщала модели мира некоторую простоту. Теперь теряют веру в простоту модели. Физики пишут: «Самый страшный признак сложности — нарушение симметрии». Это уже смахивает на вопль. К-мезон распадается не так, как положено. Раковины заворачиваются в одну сторону. Сердце у всех людей и животных с левой стороны. Оказывается, в той части Земли, где впервые возникла жизнь, случайно было больше «правого строительного материала». И вращение Земли добавило односторонности. Но мы и вокруг центра Галактики вращаемся, и вокруг центра центров, и…

— Вы верите в Бога? — спросили Мартина Лютера. — И если да, то что делал Бог до того, как в шесть дней сотворил мир?

— Бог сидел в лесу и резал прутья для наказания интересующихся этим вопросом, — ответил Лютер. Ему хотелось запретить людям думать о самом тайном в мире — о тайне его начала.

Зачем небеса вложили в нас любопытство? Зачем обрекли нас на вечные муки Тантала? Зачем стоим мы по горло в воде, но не можем достать её, зачем, видя роскошные плоды, не можем овладеть ими, ибо, открывая рот, чтобы зачерпнуть воды, или поднимая руки, чтобы сорвать плод, убеждаемся в том, что вода утекает и ветвь с плодами знания отклоняется? И висим мы, как Тантал, в воздухе, а над нами возвышается Мир, грозя ежеминутно рухнуть и раздавить…

На другой стороне планеты ракета успешно стартует и ложится на околоземную орбиту, а борьба с трансляционной установкой на борту бывшего лесовоза «Невель» ещё в полном разгаре. Опять некоторая неравномерность научно-технической революции.

Сотрудник щёлкает тумблерами и говорит в микрофон волевым, требовательным, мужественным голосом:

— Я «Рулевая»! «Девятый»! Ответьте! Проверяю связь!