Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 56

Тридцать два весла взлетали и обрушивались, как тридцать два боевых топора.

Каждое было семи шагов в длину и вытесано из халогаландской сосны, выросшей на лютых ветрах. За каждое весло держалось сразу четыре руки. Весла с треском крушили все, что под них попадало: борта однодревок, непрочные самодельные шлемы и хрупкие человеческие кости.

Вой, хруст, вопли повисли над рекой… За кормой драккара вода окрашивалась кровью…

Те, кому повезло больше, натягивали луки, осыпая корабль тучами стрел.

Может быть, кого-то они и ранили, но видимого ущерба нанести не могли. Драккар двигался вперед и хода не сбавлял. За ним оставалась широкая полоса взбитой в пену воды, где на поверхности плавали только деревянные обломки челнов.

Теперь никто уже не помышлял о добыче: выйти бы на берег! И только несколько лодок сделали последнюю попытку напасть. На одной из них ярко алел в сгущавшихся сумерках плащ кунингаса. Эти лодки повернули вверх по течению, отчаянным усилием обогнали драккар и загородили дорогу.

Но страшный корабль точно в насмешку отвернул в сторону, минуя их…

Красный плащ сорванным, но все же знакомым голосом кричал что-то вдогон, размахивая бесполезным мечом… Драккар уходил, и не было сил настичь его еще раз.

Халльгрим и Видна вместе сидели на третьем весле правого борта и гребли.

Оба хмуро молчали… Стало быть, вот как она встречала их — Гардарики.

Отхватить бы тот язык, что повернется объявить все это доброй приметой!

Хельги Виглафссон и Торгейр Левша лежали рядом на палубе пестрого корабля.

— Я еще не рассказывал тебе о Стране пруссов, что на берегу Восточного моря, — сказал Торгейр. — Это ведь туда был мой последний поход.

Хельги повернулся к нему под одеялом:

— Я смотрю, ты, Торгейр херсир, умнее самого Локи и вдобавок умеешь молчать. Потому что навряд ли теперь я поверну свой корабль…

Торгейр кивнул и с натугой отвел больную руку за голову.

— Это был конец лета, и ночи уже сделались темными… Мы пришли в селение и увидели, что все жители собрались в большом доме на пир. Поэтому никто не слыхал, как мы входили во двор и выходили обратно.

— Плохо ты поступил, — проворчал Хельги. — Я не стал бы так делать, потому что я воин, а не вор! Торгейр кивнул снова.

— Ты прав. И я все думал потом, не из-за этого ли не стало нам удачи.

Тогда один из моих людей на полпути к кораблю сказал так же, как ты сейчас. Его слова показались мне справедливыми, и мы вернулись. Я приказал трубить в рог, чтобы предупредить пировавших… Тогда они вышли из дома, и мы сразились…

Торгейр замолчал. Хельги продолжил за него:

— Одних из вас перебили, а другие попали в плен и стали рабами, так? Это там тебе изувечили руку? Торгейр медленно покачал головой:

— Нет… для чего калечить раба? Те, к которым я попал, жили совсем небогато. На таких нападают ради славы, а не для добычи. Они даже не всех детей, которые рождались, оставляли в живых, потому что не всех могли прокормить.

— Как у нас! — сказал Хельги. — Только у нас никто не считает, что это хорошо. Торгейр усмехнулся:

— А ты думаешь, там не любят детей? Однако там ходят в море разбойничать по большей части оттого, что есть надо, а земля не родит. У моего хозяина было шестеро сыновей и всего одна дочь. Были еще, но тех он велел вынести. Поэтому там мало женщин, и говорят, что раньше у некоторых было по несколько мужей.

Хельги перевернулся на живот и положил подбородок на сжатый кулак.

— У тебя, херсира, был хозяин! Торгейр продолжал:

— Потом мой хозяин купил себе молодую жену. Но сам он был уже дряхл и вскоре умер, и она досталась в наследство его старшему сыну, потому что не была ему матерью. Так уж у них принято. Старика понесли на костер. И с ним двоих моих парней… Пруссы молились у священного камня и устраивали скачки на лошадях, деля имущество. И жрец-вайделот указывал в небо факелом и говорил, что умерший едет на огненном коне… А мои ребята мне крикнули — удачи тебе, Торгейр херсир!

Он помолчал немного.

— Они были храбры… И я все это время рассказывал о них себе самому, потому что больше было некому. Я сам с собой разговаривал на нашем языке, я боялся, что позабуду его…

Хельги сказал:

— Если бы ты заговорил немножко пораньше, я не поленился бы разыскать того вайделота. А что было потом?

Сын Гудмунда невесело скривил губы:

— Что дальше… Одни меня продавали, другие покупали. Я стоял на торгу в Ратисбоне, и хозяин платил за меня пошлину, как за вьючную лошадь, — одну сайгу. И мой корабль снился мне по ночам. А потом я попал на запад, к саксам.

Саксы, я слышал, когда-то верили в наших Богов, но теперь там от тех времен мало что осталось. Они теперь все христиане и на шеях носят кресты. И мне, как ты видел, тоже подарили свой крест, и такой, что навряд ли я когда-нибудь его потеряю. Я убежал, меня поймали и наказали мою руку, которой я кого-то там ранил… А через некоторое время мой владелец решил поехать в Бирку на торг, и ему показалось, что я могу быть полезен. Он привез меня в Хамбург. Это такой город, и оттуда рукой подать до нашего моря, и мне хотелось отгрызть свою ногу вместе с цепью и удрать еще раз, хоть вплавь… Я заболел, и меня едва не выбросили на улицу умирать. А на корабле мне пришлось петь вместе с монахами и молиться, когда молились они. Так что если захочешь узнать молитвы Белого Бога, я могу рассказать их тебе, Виглафссон. Мы шли теми же местами, где я ходил на своем корабле, и берег был в тумане, но на нем белели кости моих людей… А когда монахи засуетились, я подумал, что это венды, и решил, что незачем еще раз даваться живым…

Торгейр закусил губы. Хельги сказал ему:

— Я смотрю, недаром у тебя полголовы седых волос. А ведь мы родились в одно лето.

— А потом я услышал на палубе ваши голоса и то, как тебя называли хевдингом. Я узнал корабль…

Хельги сказал:

— Ты будешь ходить на этом корабле, пока не добудешь для себя другого.

Великое море Нево широко лежало под светлым полуночным небом… Море и небо были одинаково гладкими и розовыми, как перламутр. Только у горизонта проступала какая-то темная полоска, и Сигурд кормщик все косился на эту полоску, потому что ему казалось, будто она росла.