Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 82

Один князь Радим беспечно смеялся чему-то в кругу своих молодцов.

Запивал мед брагой, а брагу медом. И на Нежелану не смотрел.

Кончилась пляска, и девушки стайкой убежали к реке. Бросать в нее загодя приготовленные венки, гадать о суженых, о том, с какой стороны следовало ждать сватов. Увели с собой и Нежелану.

Звениславка, лукавая, все уворачивалась от своего князя, пряталась то за деревом, то за кустом. И он не спешил ловить, хотя в иное время от него что прятаться, что бежать было бесполезно — никому еще не удавалось. Так они мало-помалу и выбрались с веселого игрища, оставили позади и шум, и свет, и людские глаза.

Тут только Звениславка дала себя поймать. Сама пошла в протянутые руки, блаженно припала щекой к широченной груди… и услышала сзади, из чащи прибрежных кустов, негромкий, но горестный плач.

Услышал и князь. Но, в отличие от нее, не испугался.

— Это что? — шепнул он, наклонясь. — Никак русалка с дерева упала, расшиблась? Или папоротнику не расцвести, буреломом завалило?

— Русалка?

А Чурила вдруг предложил:

— Пошли поглядим. Может, пригодимся кому. Он пригнулся и двинулся вперед неслышным крадущимся шагом. Это он умел — подкрадываться, к зверю ли, к человеку. Звениславка было струсила, приотстала, но потом уцепилась за его руку и пошла с ним. Плач приблизился. Чурила осторожно раздвинул кусты, и они увидели — никакую не русалку и подавно не папоротник, а просто Нежелану Вышатичну, всхлипывавшую под ивой. Чудные волосы Нежеланы были снова заплетены в косу, рукава-крылья подобраны. серебряными створчатыми обручьями. Она ничем не напоминала не то что небесную летунью, но даже ту Нежелану, что так весело и отчаянно вела по поляне солнечный хоровод.

Чурила хотел было выйти к ней, спросить, что за беда. Но Звениславка неожиданно потянула его прочь.

— Не до нас ей, — сказала она Чуриле. — Любит Нежелана. А кого, не ведаю.

Она припомнила, как отправилась давеча в баню, как Вышатична пришла попарить подругу и как потом, когда ее уже окатывали водой, все старалась попасть под разлетавшиеся струи…

Спохватившись, Звениславка зашарила впотьмах, и Чурила почувствовал — сует в руку что-то маленькое, плотное, чуть-чуть липкое на ощупь.

— Ешь! — велела Звениславка. Он помедлил, спросил недоуменно:

— А это что?

Она потребовала почти сердито:

— Ты не спрашивай, ешь! Съешь, узнаешь. Князь послушно откусил, и во рту стало сладко. Звениславушка дала ему пряник — крохотный хлебец, густо заправленный медом, маком и еще чем-то душистым. Печь пряники она была великая мастерица. Давненько он таких не пробовал — целый год.

— Вкусно? — спросила она весело.

— Вкусно, — похвалил он и потянул ее к себе. — А больше нету?

Звениславка легонько толкнула его и засмеялась.

— Ну все, пропал ты, княже, — сказала с хитринкой. — Век теперь будешь меня любить, никогда на другую не зарядишься, меньшицу не приведешь…

Чурила улыбнулся — Звениславка ощутила улыбку, хотя лица в темноте не было видно.

— А тебе-то откуда знать?

— А оттуда, — радуясь, объяснила она. — Ты пряник съел? Съел. А я в той воде, на чем замешивала, лицо свое белое умывала…

Чурила взял ее за плечи, чуть-чуть отстранил от себя, сверху вниз глянул в глаза. И Звениславка перестала дышать.

— А я дома-то все уже приготовил, — волнуясь, выговорил он тихо. — И стрелы воткнуты, и калачики, и соболя… кашу наварили… И одеяло на тридевяти снопах постелено, и жеребцы с кобылицами привязаны, ржут… Разуешь ли ныне меня, хоть моя, Звениславушка?

Утром Малк Военежич поднялся чуть свет и велел седлать коня.

— Куда собрался, старый? — появилась на крылечке жена.

Малк повернулся в седле, посмотрел на нее, кутавшуюся в теплый платок. И подумал о том, что его Желана была все еще хороша. И люба ему.

— Старый… скажешь тоже.

Желана Гораздовна прислонилась к подбою, поежилась на утреннем холодке.

— Теперь нам внуков с тобой ожидать, Малкушка. Поедешь-то куда? На Новый двор небось? Боярин ответил ворчливо:

— А что я там забыл.

Наклонился с коня и поцеловал жену в лоб.

Высокий княжеский терем был виден над крышами, но Малк равнодушно проехал мимо. И направился в Нижний конец, на Старый двор, к серой от протекших лет бревенчатой избе, в которой жил когда-то, еще до хазар, его верный друг колодезник Мстислав… И куда время от времени сбегал из дому, с материнских глаз, Чурила Мстиславич.

Подъехал, и точно: первым, кого увидел через забор, был сам молодой князь.

— Ко мне ли, Военежич? — спросил Чурила приветливо.

— К тебе, княже, к тебе, — ответил Малк и направил коня в распахнутые ворота. И грозно спросил:

— Куда дочку дел, Мстиславич?

Из дверей, зевая во весь рот, выглянул одноглазый Радогость. Он не выспался — ночь напролет ходил с обнаженным мечом вокруг дома, отпугивал боевой сталью всякое лихо. При виде Малка он прыснул смехом, шарахнулся назад.

Покатилось, застучало опрокинутое ведро.

— Дочку? — усмехнулся Чурила. И, обернувшись к дому, уверенно, ласково позвал:

— Княгинюшка! Выдь!

Хоть и знал старый боярин, зачем едет, — сердце заколотилось. Дверь скрипнула. Мелькнула ярко-красная рубаха, каких незамужние девушки не надевают.

Звениславка увидела отца, спрятала ладонями жарко вспыхнувшие щеки — и бегом пустилась к Чуриле, схоронилась за его плечом. Схоронилась и затихла, верно, было ей там хорошо. Только и торчали кончики белой, вышитой жемчугом кики. Той самой, что припасал для нее князь еще год с лишком назад…

Малку было и смешно, и весело, и малость печально.

Самую малость.

— Вено какое возьмешь, Военежич? — спросил Чурила. Сунул руку за пазуху и вытащил толстую русую косу, перевязанную ремешком. Показал боярину. — Мужатая жена теперь твоя Звениславка. Разула меня.

Малк взялся за усы, поглядывая то на него, то на косу, то на дочь, на прядку остриженных волос, выглядывавшую из-под кики, надетой еще неумело.

— Вено с тебя, с беспортошного… — начал он полушутя, но тут с улицы, прямо через тын, махнул во двор княжеский отрок.