Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 88

Вигдис без слова отдала себя в руки рабынь, которые причесали ее и одели. Молча вышла к гостям… И подле Виглафссона сидела точно неживая. Только и дрожало в глазах отражение пламени, да еле заметно колебались на груди овальные серебряные фибулы.

Гости обводили глазами непривычно низкие — по колено сидевшим — столы, деревянную и лепную посуду, придирчиво нюхали незнакомые яства. Удивляло все: даже свет и тепло, шедшие от очага. У князя на пирах, случалось, в окна гридницы влетали снежинки. А здесь, похоже, и зимой пировали без шуб…

Вот поднялся хозяин. И по тому, как разом притихли урмане, стало ясно, что пир начался.

— Первый кубок — за конунга! — сказал Халльгрим громко. Низкий голос морехода был отчетливо слышен в самых отдаленных углах. Слуга налил ему браги, и Халльгрим, по обычаю пронеся кубок над огнем, протянул его Чуриле.

Зеленоватое рейнское стекло лучилось и мерцало.

— Скажи, Торлейв конунг…

Чурила поднялся. Принял кубок. И заговорил — ко всеобщему удивлению, на северном языке.

Кременецкие стали переглядываться. Сердито нахмурился Вышата Добрынич.

Кто не понимает, тому всюду чудится подвох. Неотрывно смотрела на мужа юная княгиня. Готовилась подсказать, если запнется. Но князь говорил гладко. Даром, что ли, учил все это несколько дней.

Зато теперь урмане улыбались, подталкивали друг друга. Лаже у Хельги, и у того помягчели свирепые глаза.

— Прадеды наши издавна смотрели на север, — говорил Чурила Мстиславич.Разное видели… Бывало, торговые гости приезжали, привозили красный товар. А то и дрались, с боевым щитом ходили. Не родит трусов земля Норэгр! Воины славные! А только говорят у нас так: худой мир лучше доброй ссоры. Пролитого не поднимешь, битого не воротишь. А где лад, там и клад!

Помолчал, обводя взглядом скамьи. И продолжал:

— Рад я, что стал у нас в городе новый конец. Крепче стоит Господин Кременец, прибыл силой урманской! Рубился я на мечах с Халльгримом Виглавичем и никому того не желаю. Зовешь ты меня, Виглавич, конунгом. Хочу и я назвать тебя своим ярлом…

Он опустил кубок, нагнулся, поднял что-то со скамьи. Халльгрим же встал… и поклонился — сколько себя помнил, кажется, в первый раз.

Очень старательно он выговорил по-словенски:

— Спасибо, Торлейв конунг сын Мстицлейва. Спасибо за доброе слово и за честь. Но она не про меня. Были у меня в роду могучие мужи, и каждого люди звали просто хевдингом. Не мне переступать через славу тех, чьих подвигов я не повторил.

Он хотел вернуться на место, но Чурила его остановил:

— Погоди… Не берешь ты от меня чести, но меч я тебе все же подарю.

Он вынул его из богатых ножен и подал Халльгриму как подобает: рукоятью вперед. Меч был из тех, что делал Людота, длинный, атласно-серый, с широким бороздчатым клинком… Крестовина и рукоять переливались разноцветной эмалью.

Устоять перед подобным подарком было невозможно. Вздох восхищения пронесся по длинному дому. Халльгрим бережно, двумя руками принял драгоценный меч и сказал так:

— Я всегда удивлялся удаче моего отца. Он ведь ходил грабить в Гардарики и возвращался с добычей. Ты был первым, с кем я сошелся в этой стране один на один… И если судить по тебе, то у вас тут не Страна городов, а сущий Йотунхейм — мир великанов! Я не уступил тебе тогда, но мало сожалею, что Одину не было угодно испытывать наше мужество до конца. Пусть этс меч переломится у меня в руке, если я буду служить тебе плохо!

Он взял наполненный рог, поднял его над пламенем и громко повторил:

— За конунга!

В самый разгар веселья распахнулась дверь, и десяток сильных парней втащили на веревках огромного живого кабана.

Пировавшие зашумели, стали вскакивать с мест, подходить поближе. Мед и ячменное пиво выплескивались на утоптанный пол.

Когда же любопытство улеглось, не спеша поднялся Хельги Виглафссон.

Зачем-то посмотрел на Звениславку и пошел прямо к вепрю. Пошел, и ему уступили дорогу.

Связанное чудовище глухо урчало, поводя налитыми кровью, человечески яростными глазами. Хельги положил руку на ворочавшийся загривок. И многие потом говорили, что он сильно побледнел.

— Узнал я, что есть в Гардарики обычай: жене конунга держать дружину с конунгом наравне! — прозвучал его голос. — Хороший обычай! Еще я узнал, что у Ас-стейнн-ки, жены Торлейва конунга, воинов нет… Я буду ей служить со всеми моими людьми. И пусть палуба рассохнется у меня под ногами, если она когда-нибудь сможет сказать, будто у нее плохой хирд!

Этот обет прозвучал в полной тишине. Но едва Хельги кончил, как послышался такой крик, такой шум, что кое-кто из гостей подхватился с мест. Над огнем одновременно сверкнуло не менее полусотни мечей. Воины размахивали ими и колотили в снятые со стен щиты. Вапнатак!

А Хельги осушил свой рог, и кабана выволокли во двор. Его зарежут и позже подадут жертвенное мясо к столу. И тогда обет среднего Виглафссона дойдет до слуха Богов…

Потом опять поднялся Халльгрим и проговорил раздельно и громко, так, что услышали даже занятые шумной беседой:

— Скегги сын Орма, подойди сюда!

Скегги сидел далеко-далеко от вождя, возле двери, в самом малопочетном углу. Он до того не ждал обращения, что сперва попросту не услышал его и продолжал есть. И не сразу понял, почему сидевшие рядом стали выпихивать его из-за стола.

Эйнар Утопленник подтолкнул Скегги на середину:

— Иди, иди. Тебя хевдинг зовет.

Робея, малыш подошел туда, где сидел грозный Виглафссон, и остановился перед ним, теребя край рубашки, еще той, что Видга купил ему в Бирке…

Халльгрим смотрел строго, но, кажется, совсем не был сердит. Да и за что бы?

— Скегги Скальд! — сказал хевдинг, и сердце Скегги сразу же забилось в предчувствии чего-то необыкновенного.

— Боги забыли сделать тебя могучим бойцом, но было бы хуже, если бы они сделали тебя трусом… Дома ты не особенно лез мне на глаза, но, пока мы добирались сюда, мало кто сумел показать свое мужество лучше, чем ты. Ты стоишь того, чтобы отныне сидеть вместе с воинами, Скегги сын Орма… Подойди-ка поближе…

Скегги, точно во сне, качнулся вперед. Халльгрим держал в руках меч.