Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 91

— Такую же мне вышьешь, — показал он на кику. — А можешь если, так и лучше.

Она смотрела на него широко раскрытыми, удивленными глазами:

— Много больно, Годинович… С другого двора слышался голос Халльгрима хевдинга, пора было идти. Торгейр сказал:

— Ничего. Ждану Ждановичу что-нибудь купишь.

Когда они с Халльгримом переправлялись через реку, Торгейр вдруг толкнул его под локоть. Халльгрим прищурился и увидел на берегу, на городской стороне, своего сына.

С сыном была девушка.

Халльгрим нахмурился…

А Видга шагал по берегу и к лодкам, сновавшим туда-сюда, не приглядывался. Потому что рядом шла Смирена.

— Хирдманны конунга были недовольны, — рассказывал он ей, придерживая у пояса меч. — Эти люди решили, что той дани, которую конунг собирал в обычные годы, не хватит и для них и для нас. Они боялись, как бы их не обделили. Твой Вестейн ярл кричал громче всех. Но Торлейв конунг показал себя отважным хевдингом. Он сказал: тогда мы поищем новую дань. Скоро он отправится в поход, и мы вместе с ним. Отец сказал, что поеду и я. Я привезу тебе подарок…

Смиренка тихо отвечала:

— Не надо, княжич… отберут у меня…

— Кто отберет? — спросил Видга грозно. Она робко пожала плечами:

— Да хоть Щелкан старый… отберет и продаст. Видга остановился.

— Отберет, я кишки ему выпущу, старой собаке. И пусть Вестейн ярл требует с меня виру, если пожелает. Поняла?

— Поняла…

Видга угрюмо задумался над ее словами. Припомнил ярлова сына Любима, его улыбчивое красивое личико. Еще вспомнил, как дома, в Торсфиорде, и здесь воины, разгоряченные пивом, хватали за руки пригожих молодых рабынь… И мрачно добавил:

— А сын хозяйский пристанет, скажи этому женовидному, что Видга Халльгримссон его убьет. Поняла?

Ни от кого еще не слышала Смиренка подобных слов… За Витенегом она пошла бы куда глаза глядят. Даже в ту страну на берегу сердито ревущего моря, о которой он столько ей рассказывал…

— А если он не побоится меня, — продолжал Видга, — я ведь вернусь, и мы вместе посмотрим, разумно ли он поступил…

Близилась переправа, близились людские глаза. Смиренка пугливо шепнула:

— Увидят тебя, княжич, со мной, а меня с,тобой… что еще скажут…

— Пусть видят! — ответил Видга сурово. Расправил широкие плечи, решительно повернулся к ней:

— Когда-нибудь у меня будет свой хирд. Как у отца.

Но только я буду ходить в походы тогда, когда захочу сам, а не когда этого захочет какой-нибудь конунг. Я стану богат. Тогда я выкуплю тебя у твоего ярла.

Или отберу силой, если у него не прибавится сговорчивости!

Поздно вечером, когда многие уже спали, Смиренка пробралась в конюшню, к вздыхавшим в темноте лошадям… Те узнавали ее по запаху, по шагам. Приветливо фыркнула хозяйская любимица Сметанка. Стукнул копытом ее рослый, злобный нравом сын Воронок. Повернулся и по привычке полез носом в руки: что принесла? Нашел крепенькую морковку и захрустел.

Смиренка прижалась к его теплому боку, торопливо расплела косу, рассыпала ее по плечам, обняла коня и зашептала:

— Иду я из дверей в двери, из ворот в ворота, выхожу я в чистое поле…

В чистом поле охорашиваюсь, на все четыре стороны кланяюсь, на горюч камень становлюсь, крепким словом заговариваюсь, чистыми звездами обтыкаюсь, теплым облаком покрываюсь… Подите вы, железо да каменья, в свою землю от Витенега-княжича, а ты, дерево, к дереву, а вы, перья, в птицу, а птица в небо, а клей в рыбу, а рыба в море — от Витенега-княжича! Быть ему соколом, а всем ворогам — дроздами, а слово мое — крепко!

Племена и народы движутся по земле, словно льдины, влекомые половодьем.

Одних сгоняет с места засуха, других — наводнение, третьих — свирепый лесной пожар и подступившие враги… Племя за племенем уходит в иные края искать места под солнцем для своих детей. А на оставленную ими землю приходят другие, ибо, как небо без птиц — не небо и река без рыбы — не река, так нет и земли без людей…

Говорят, даже меря, и та не всегда сидела в этих лесах. И ей случалось пускаться в дорогу, на поиски лучшей судьбы. Давным-давно пришла она сюда с берегов далекого и туманного моря, которое соседи-словене называли Варяжским.

Теперь не все помнили даже имена вождей, первыми отправившихся в путь. А ведь тогда меря была и сильна, и богата, и сама владела собой, никому не платя дани.

Мудрые кугыжи вели отважных охотников сквозь леса и болота, и у жен не переводились серебряные украшения, и дикая овда не смела высунуться из чащобы и только изредка приходила попросить железных крючков или горстку муки…

Велики и дремучи были леса по берегам матери Роси и впадавших в нее рек.

Но не оказались бескрайними даже они. Настал день, когда меря, шедшая на восход солнца, повстречала незнакомых людей: невысоких, опаленных лучами нездешнего солнца, с развевающимися чубами черных волос. Люди назвались булгарами — по имени реки, вдоль которой не первый век паслись их табуны. Булга — так они называли могучую Рось.

Сыновья некогда славного степного народа, обитавшего у теплого моря, на необъятных солнечных равнинах, они пришли сюда издалека. Пришли, изгнанные из родных мест еще более сильным и воинственным племенем, чье имя звучало грознее взвизга пущенной стрелы: хазары… Хазары, говорят, тоже не по своей воле двинулись к западу. Но до того ни булгарам, ни мере дела не было.

Семь поколений сменилось под солнцем с тех пор, как приняли булгары великое унижение и обиду. Натрое разрубила хазарская сабля когда-то непобедимый народ. Три хана, три брата возглавили уцелевших, увели их в разные стороны, чтобы уже никогда больше не соединиться. Один, славный Котраг, откочевал к югу, оставшись цепляться за клочки родимой степи. Второй, бесстрашный Аспарух, рванулся к закату, пересек горы и реки и сел за великой Дуной, в теплой виноградной стране, у самых стен золотой Кустандины. Примирился с местными племенами и слил с ними своих булгар, оставив новому народу на память имя степной орды… А третий брат, хан Батбай, повернул коней к полночи, по реке, в леса.

Долгий горестный путь обкатал, обтесал его степняков, как сама Булга-Рось — круглые голыши… Раз за разом сменяли дедов белозубые внуки.