Свет иных дней - Бакстер Стивен М. - Страница 20

– Не могу поверить, – выдохнула Кейт. – Получается! Словно бы все стены на свете превратились в стекло. Добро пожаловать в аквариум с золотыми рыбками…

Бобби еще поработал с софт-скрином и сделал так, что реконструированное изображение повернулось на экране.

– А я думал, носороги вымерли.

– Теперь – да. Биллибоб участвовал в консорциуме, который приобрел последнюю пару у частного зоопарка во Франции. Генетики пытались спасти носорогов как вид для будущего: хотели сохранить генетический материал – яйцеклетки, сперму и, может быть, даже зиготы. Но Биллибоб опередил их. Поэтому он теперь является владельцем последних носорожьих шкур на Земле. Неплохой бизнес, если посмотреть с одной стороны. Теперь эти шкуры стоят баснословных денежек.

– Но ведь это противозаконно.

– Вот именно. Но ни у кого не хватит пороха затеять судебный процесс против такой важной персоны, как Биллибоб. В конце концов – грянет «День Полыни» и все носороги так или иначе исчезнут, так какая разница? А ты можешь как-то повертеть эту штуковину?

– В каком-то смысле. Могу увеличить изображение, могу сделать четче какие-то детали.

– А можно взглянуть на эти бумаги на столе?

Краешком ногтя Бобби прикоснулся к нужным местам на экране, и фокус постепенно переместился к груде бумаг на письменном столе. Устье «червоточины» словно бы разместилось в метре над полом и метрах в двух от стола. Кейт гадала, не оно ли это – крошечная блестящая бусинка, повисшая в воздухе. В итоге листки бумаги стали за счет перспективы казаться более короткими. Кроме того, никто не думал раскладывать листки так, чтобы кому-то было удобно их читать; многие листки лежали текстом вниз, а некоторые были закрыты другими листками. И все же Бобби удалось кое-какие бумаги выделить, развернуть, убрать искажения, «почистить» изображение с помощью особой программы, и в результате Кейт смогла получить впечатление о том, что собой представляла большая часть бумаг, разложенных на столе.

В основном это была обычная корпоративная писанина – леденящие сердце свидетельства промышленного масштаба добычи душ легковерных американцев. Но – ничего противозаконного. По просьбе Кейт Бобби поспешно показал ей все разбросанные по столу листки.

И вот наконец она увидела то, что ей было нужно.

– Стоп, – сказала она. – Увеличь… Прибавь резкость… Отлично, отлично.

Это был отчет – технический, убористо напечатанный, полный цифр и посвященный побочному воздействию допаминовой стимуляции на пожилых людей.

– Вот оно, – выдохнула Кейт. – Можно сказать – с пылу с жару. – Она встала и начала ходить по залу, не в силах сдержать возмущение. – Каков мерзавец! Нет уж, горбатого могила исправит! Кто был наркодельцом, наркодельцом и помрет. Вот бы раздобыть снимочек, как Биллибоб сам это читает, а еще лучше – подписывает… Бобби, нужно разыскать его.

Бобби вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Об этом надо просить Давида. Я могу вертеть и увеличивать изображение, но пока понятия не имею о том, как заставить эту червокамеру панорамировать.

– «Червокамеру»? – переспросила Кейт и усмехнулась.

– С маркетологами отец обходится еще жестче, чем с инженерами. Послушай, Кейт, сейчас половина четвертого утра. Давай наберемся терпения. У меня тут в плане безопасности все схвачено до завтрашнего полудня. Наверняка до этого времени мы сможем заловить Биллибоба в кабинете. А если нет, попробуем сделать это в другой день.

– Ладно. – Кейт скованно кивнула. – Ты прав. Просто я привыкла работать быстро.

Он улыбнулся.

– Пока кто-то еще из крутых журналюг не отобрал у тебя «горяченькое»?

– Случается и такое.

– Эй. – Бобби потянулся к ней и прикоснулся кончиками пальцев к ее подбородку. Его смуглое лицо было почти невидимо в темноте, царившей в «Червятнике», но его руки были теплыми, сухими, уверенными. – Тебе не надо бояться. Подумай. Сейчас никто на планете – никто не имеет доступа к технологии червокамеры. Биллибоб никак не сможет заметить, что мы за ним следим, и никто не сумеет тебя опередить на пути к цели. А что такое какие-то несколько часов?

Она часто дышала, ее сердце сильно билось; она словно бы чувствовала его рядом с собой в темноте – чувствовала сильнее, чем на уровне зрения, обоняния и даже осязания. Что-то в самой глубине ее сущности откликалось на тепло его тела.

Кейт потянулась к нему, прикоснулась к его руке и поцеловала ее.

– Ты прав. Надо подождать. Но я вся горю. Надо употребить эту энергию на что-нибудь полезное.

Бобби словно бы растерялся – наверное, пытался разгадать, что она имеет в виду.

«Вот что, – мысленно сказала себе Кейт, – ты не такая, как другие девушки, которых он встречал в своей позолоченной жизни. Может быть, нужно ему немного помочь».

Она обвила свободной рукой его шею, притянула его к себе и почувствовала прикосновение его губ к своим. Кончик ее горячего и пытливого языка пробежался по его ровным зубам. Его губы с готовностью ответили на поцелуй.

Сначала он был нежен, и в этой нежности была даже, пожалуй, любовь. Но страсть все сильнее овладевала им, и она почувствовала, как меняется его поведение. Она отвечала на его безмолвные приказы и осознавала, что позволяет ему вести игру, но даже тогда, когда он с опытной легкостью привел ее к оргазму, Кейт чувствовала, что рассеяна, потеряна в загадках его странного израненного сознания, занятого только физическим актом, а не ею.

«Он знает, как заниматься любовью, – думала она. – Может быть, он умеет это делать лучше кого бы то ни было из тех, кого я знаю. Но он не знает, как любить. Какое же это было клише. Но это было правдиво. И ужасно печально».

И в то мгновение, когда его тело прижалось к ней, опустилось на нее всей тяжестью, ее пальцы зарылись в волосы у него на затылке и нащупали что-то круглое и жесткое размером с пятицентовую монетку, металлическое и холодное.

Это был мозговой штифт.

В тишине «Червятника» весенним утром Давид сидел, озаренный светом софт-скрина.

Он смотрел на макушку собственной головы с высоты в два-три метра. Зрелище было не самое приятное: он располнел, а на макушке наметилась проплешинка, которую он раньше не замечал, – маленький розовый кружочек посреди нечесаной шевелюры.

Давид поднял руку, чтобы пощупать проплешину.

Изображение на софт-скрине тоже подняло руку – будто марионетка, повторяющая его действия. Давид по-детски махнул рукой и посмотрел вверх. Но конечно, смотреть было не на что. Никаких признаков хотя бы крошечной ряби на поверхности пространства-времени, передававшего это изображение.

Он постучал пальцем по софт-скрину, и изображение повернулось лицом вперед. Еще одно неуверенное прикосновение – и изображение задвигалось вперед, по темным залам «Червятника»: сначала – рывками, потом – более плавно. Громадные машины, пугающие своими размерами, проплывали мимо, будто пухлые облака.

«Когда-нибудь, – думал Давид, – появится коммерческая модель этой червокамеры, снабженная более удобным управлением – возможно, пультом с рычажками и кнопками, позволяющими изменять ракурс и фокусное расстояние».

Но сейчас простая конфигурация контактных значков на софт-скрине позволяла ему сосредоточиться на самом изображении.

И конечно, частичка его сознания напоминала ему о том, что на самом деле фокус не менялся вовсе: скорее, двигатели Казимира создавали и рушили последовательность «червоточин» с различными планковскими длинами волны, и эти «червоточины» вытягивались в линию в том направлении, куда хотел двигаться Давид. Изображение возвращалось от «червоточин» последовательно, а расположены они были достаточно близко одна от другой, и это создавало иллюзию движения.

«Но все это сейчас не имеет значения», – строго напомнил себе Давид.

Сейчас ему просто хотелось поиграть.

Решительно щелкнув по экрану, он изменил фокус и словно бы полетел прямо к гофрированной металлической стене «Червятника». Когда эта преграда надвинулась на него, он не удержался и вздрогнул.