Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик - Страница 47

— Измена столь очевидна, что ошибки бояться нечего.

На что Володыёвский сказал:

— Сперва надобно Меллеховича допросить, а потом сообщить об этом сговоре гетману: как мне говорил пан Богуш из Зембиц, коронный маршал к литовским татарам питает большую слабость.

— Но ведь ваша милость, — сказал, обращаясь к пану Михалу, Мотовило, — имеет полное право сам над Меллеховичем суд вершить, он ведь к рыцарству никогда не принадлежал.

— Я свои права знаю, — ответил Володыёвский, — и в твоих, сударь, подсказках не нуждаюсь.

Тут другие закричали:

— Подать сюда сукиного сына, пусть нам ответит, изменник, вероломец!

Громкие возгласы разбудили Заглобу, который было задремал, что с ним последнее время часто случалось; быстро припомнив, о чем шла речь, он сказал:

— Да, пан Снитко, блеску от ущербного месяца в твоем гербе немного, но и умом ты не блещешь. Сказать, что пес, canis fidelis «Верный пес (лат.).», изменник, а волк — нет! Ну, дражайший! Совсем, сударь-батюшка, сдурел!

Пан Снитко возвел очи к небу в знак того, что страдает безвинно, но промолчал, не желая раздражать старика пререканиями, а тут Володыёвский велел ему сходить за Меллеховичем, и он поспешил исполнить приказание, обрадовавшись возможности улизнуть.

Минуту спустя Снитко вернулся, ведя молодого татарина, который, видно, еще ничего не знал о поимке лазутчика и потому вошел смело. Красивое смуглое его лицо было очень бледно, но он совсем оправился и даже голову больше не обматывал платками, а носил, не снимая, красную бархатную тюбетейку.

Все так и впились в него глазами, он же, довольно низко поклонясь маленькому рыцарю, прочим кивнул весьма небрежно.

— Меллехович! — сказал Володыёвский, уставив на него свой пронзительный взор. — Ты знаешь полковника Крычинского?

По лицу Меллеховича промелькнула быстро грозная тень.

— Знаю! — ответил он.

— Читай! — сказал маленький рыцарь, подавая ему найденное при пленнике письмо.

— Приказывайте, я жду, — промолвил татарин, возвращая письмо.

— Как давно ты замыслил измену и каких имеешь в Хрептеве сообщников?

— Я обвинен в измене?

— Отвечай, а не задавай вопросы! — сурово сказал маленький рыцарь.

— Что ж, тогда мой respons «Искаж r e s p o n s i o — ответ (лат.).» будет таков: измены я не замышлял, сообщников не имею, а если и имел, то таких, которых не вам судить.

Услышав это, воины заскрежетали зубами, и тотчас несколько голосов произнесло с угрозой:

— Почтительней, сукин сын, почтительней! Не забывай: ты нам не ровня!

В ответ Меллехович смерил говоривших взглядом, в котором сверкнула холодная ненависть.

— Я знаю свой долг перед паном комендантом, моим начальником, — сказал он, снова поклонившись Володыёвскому, — знаю и то, что всех здесь худородней, и потому вашего общества не ищу; твоя милость (тут он опять обратился к маленькому рыцарю) про сообщников спрашивал — у меня их двое: один — пан подстолий новогрудский, Богуш, а второй — великий коронный гетман.

Эти слова всех повергли в изумление, и на минуту воцарилось молчание; наконец Володыёвский, шевельнув усиками, спросил:

— Это как?

— А вот так, — ответил Меллехович. — Крычинский, Моравский, Творовский, Александрович и другие в самом деле на сторону орды перешли и много уже зла причинили отечеству, но счастья на новой службе не обрели. А может, совесть в них пробудилась; короче, и служба эта, и слава изменников им не по нутру. Пан гетман хорошо об этом знает, он и поручил пану Богушу с паном Мыслишевским перетянуть их обратно под знамена Речи Посполитой, а пан Богуш ко мне обратился и приказал договориться с Крычинским. У меня на квартире письма от пана Богуша лежат: могу хоть сейчас представить — им ваша милость скорее, чем моим словам, поверит.

— Ступай с паном Снитко и немедля принеси сюда эти письма.

Меллехович вышел.

— Любезные судари, — торопливо проговорил маленький рыцарь, — боюсь, поспешным обвинением мы тяжко оскорбили честного воина. Ежели у него имеются эти письма и все сказанное им, правда — а я склонен думать, что это так, — тогда он не только рыцарь, прославившийся ратными подвигами, но и верный слуга отечества, и не хула ему причитается, а награда. Черт побери! Надо поскорей ошибку исправить!

Остальные сидели молча, не зная, что сказать, Заглоба же закрыл глаза, на этот раз притворившись, будто дремлет.

Между тем вернулся Меллехович и подал Володыёвскому письма Богуша.

Маленький рыцарь начал читать. И вот что он прочел:

— «Со всех сторон слышу я, что никто более тебя в этом деле полезен быть не может по причине необычайной любви, каковую они к тебе питают. Пан гетман готов их простить и добиться прощения Речи Посполитой обещает. С Крычинским сносись как можно чаще через верных людей и praemium ему посули. Тайну храни строжайше, иначе, не дай бог, всех их погубишь. Одному пану Володыёвскому можешь открыть arcana, поскольку он твой начальник и много в чем поспособствовать сумеет. Трудов и стараний не жалей, памятуя, что finis coronat opus «Конец — делу венец (лат.).», и будь уверен, что за добрые дела твои матерь наша тебя заслуженной наградит любовью».

— Вот, получил награду! — угрюмо пробормотал татарин.

— Боже правый! Почему же ты никому слова не сказал? — вскричал Володыёвский.

— Я хотел вашей милости все рассказать, да не успел — занедужил после ушиба; а прочим, — тут Меллехович повернулся к офицерам, — мне не велено было открываться. Ваша милость, надо полагать, теперь остальным тоже молчать прикажет, чтоб на тех не навлечь беды.

— Доказательства твоей невиновности неоспоримы — это и младенцу ясно, — сказал маленький рыцарь. — Продолжай свои переговоры с Крычинским. Никто тебе помех чинить не станет, напротив, получишь помощь — вот моя рука, ты благородный рыцарь. Приходи сегодня ко мне ужинать.

Меллехович пожал протянутую руку и в третий раз поклонился. Прочие офицеры, выйдя из своих углов, обступили его и заговорили наперебой:

— Мы в тебе ошибались, но теперь всякий рад твою руку пожать — ты этого достоин.

Однако молодой татарин вдруг выпрямился и откинул назад голову, словно хищная птица, приготовившаяся нанести удар клювом.

— Я не забыл, что вам не ровня, — молвил он.

И вышел из горницы.

После его ухода сразу поднялся гомон. «Нечему удивляться, — говорили меж собой офицеры, — шутка ли — такое обвиненье! Ну ничего, покипятится да перестанет. А нам нужно отношение к нему изменить. Душа-то у него поистине рыцарская! Гетман знал, что делал! Чудеса, однако же, чудеса!..»

Снитко втайне торжествовал; в конце концов, не удержавшись, он подошел к Заглобе и сказал с поклоном:

— Прости, сударь, но волк-то наш не изменник…

— Не изменник? — переспросил Заглоба. — Изменник, только благородный, поскольку не нас предает, а ордынцев… Не теряй надежды, любезный пан Снитко, я буду каждодневно за тебя молиться: авось святой дух сжалится и дозволит твоей милости блеснуть остротой ума!

Бася, когда Заглоба в подробностях ей обо всем рассказал, страшно обрадовалась; Меллехович с самого начала пришелся ей по душе, и она желала ему всяческого добра.

— Нужно, — сказала она, — нам с Михалом в первую же опасную экспедицию его с собой взять, — это и будет лучший способ выказать ему доверие.

Но маленький рыцарь, погладив розовую Басину щечку, ответил:

— А муха докучливая все про свое жужжит! Знаем мы тебя! Не о Меллеховиче ты печешься и не способа оказать ему доверие ищешь — тебе бы в степь полететь, да прямо в сечу! Не выйдет…

И, сказавши так, поцеловал жену в уста.

— Mulier insidiosa est! «Женщина — существо коварное! (Лат.)» — многозначительно изрек Заглоба.

В это самое время Меллехович сидел с посланцем Крычинского у себя на квартире и вполголоса с ним беседовал. Сидели они так близко друг к другу, что чуть не стукались лбами. На столе горел каганец с бараньим жиром, отбрасывая желтые блики на лицо Меллеховича, которое, несмотря на всю свою красоту, было поистине страшно: такая на нем рисовалась злоба, жестокость и дикая радость.