Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик - Страница 73

Все более колебался Володыёвский, и, заметив это, женщины возобновили уговоры: одна — представляя дело как добрый поступок и долг свой, другая — плача и причитая. Наконец и Тугай-беевич пришел с поклоном к коменданту. Он, конечно, недостоин такой милости, сказал татарин, однако смеет все же о ней просить, поскольку не единожды уже доказывал верность свою и преданность супругам Володыёвским. Он в неоплатном долгу перед ними обоими, ведь это они не позволили помыкать им в ту еще пору, когда никто не знал, что он сын Тугай-бея. Он никогда не забудет, что пани Бася раны его перевязывала и была ему не только госпожой ласковой, но и словно бы матерью. Благодарность свою он уже доказал в сражении с Азба-беем, но и в будущем, не приведи господь что страшное случится, он, не задумываясь, отдаст за нее свою жизнь.

Затем он поведал о давней своей несчастной любви к Эве. Жизнь не мила ему без этой девушки! Он любил ее все годы разлуки, хотя и без надежды, и никогда не перестанет любить. Но они со старым Нововейским издавна ненавидят друг друга, былые отношения слуги и господина пропастью легли меж ними. Только пани Бася могла бы их примирить, ну а если не удастся, то он хотя бы избавит милую его сердцу девушку от отцовского тиранства, чтобы тот не запер ее и не наказал плетьми.

Володыёвский предпочел бы, верно, чтобы Баська не мешалась в это дело, но как сам он любил делать людям добро, то и сердцу жены не дивился. Однако покамест он не ответил Азье согласием, даже Эвкиным слезам не внял, а, запершись в канцелярии, стал думать.

Наконец вышел он как-то к ужину с ясным лицом, а после ужина спросил вдруг Тугай-беевича:

— Азья, когда тебе ехать срок?

— Через неделю, ваша милость! — ответил татарин с тревогою. — Халим, я полагаю, уже закончил переговоры с Крычинским.

— Вели и большие сани выстлать, женщин в Рашков повезешь.

Заслышав это. Бася захлопала в ладоши и кинулась к мужу. Тотчас подскочила и Эвка, за нею, вспыхнув безумной радостью, Азья склонился к его коленям; Володыёвский даже руками замахал.

— Да успокойтесь вы! — сказал он. — Ну что такого! Коли можно людям помочь, отчего не помочь, сердце не камень, в самом деле! Ты, Баська, возвращайся, милая, поскорее, а ты, Азья, в оба за нею гляди, это будет лучшей мне благодарностью. Ну, ну, угомонитесь!

Он зашевелил усиками, а потом для бодрости прибавил уже веселее:

— Нет ничего хуже бабских слез. Как слезы увижу — кончено дело! Слышь, Азья, ты не только нас с женою благодарить должен, но и эту вот девицу — она за мною тенью ходила, печаль свою пред очи мои выставляла. За такое чувство платить должно!

— Отплачу, отплачу! — странным голосом ответил Тугай-беевич и, схватив Эвину руку, осыпал ее поцелуями с такой страстью, будто хотел укусить.

— Михал, — вскричал вдруг Заглоба, указывая на Басю. — Что мы тут делать станем без этого котенка?

— Ох, тяжко будет, — ответил маленький рыцарь, — видит бог, тяжко!

И добавил тише:

— А может, бог после благословит добрый сей поступок… Понимаешь?…

«Котенок» тем временем просунул меж них светлую, любопытную свою головку.

— Это вы о чем?…

— А… так, ни о чем! — ответил Заглоба. — Говорим вот, аисты весною, верно, прилетят…

Баська по-кошачьи потерлась мордашкой о мужнино лицо.

— Михалек, я недолго там буду, — тихо сказала она.

И после того разговора еще день-два шли меж ними советы, но теперь уже насчет поездки.

Пан Михал сам за всем присматривал, сани велел ладить и выстелить их шкурами затравленных осенью лисиц. Заглоба вынес свой тулуп — ноги в пути прикрывать. Снаряжались фуры с постелью и провиантом, а также Басин скакун, чтобы она могла пересесть на него из саней там, где путь будет крут и опасен; более всего пан Михал опасался спуска к Могилеву, там и впрямь можно было шею сломать.

Хотя ни о каком нападении не могло быть и речи, маленький рыцарь все же велел Азье быть поосторожней: человек двадцать высылать постоянно на несколько верст вперед, на ночлег располагаться только там, где есть гарнизоны, выезжать на рассвете, останавливаться дотемна и в дороге не мешкать. Все продумал маленький рыцарь, даже пистолеты для Баси собственноручно засунул в седельную кобуру.

Наконец наступила минута отъезда. Темно еще было, когда двести татарских всадников в готовности встали на майдане. В главной комнате комендантского дома царило уже оживление. В очагах ясным пламенем полыхали смоляные лучины. Все офицеры собрались прощаться: маленький рыцарь, и Заглоба, и Мушальский, и Ненашинец, и Громыка, и Мотовило, а с ними товарищи из отборных хоругвей. Бася и Эва, еще теплые и румяные со сна, пили на дорогу горячее вино с пряностями.

Володыёвский сидел подле жены, обняв ее за талию; Заглоба подливал вина, всякий раз приговаривая: «Еще, мороз-то знатный!» И Бася, и Эва одеты были по-мужски — так обыкновенно путешествовали женщины в этих краях. Бася была при маленькой сабле, в рысьей шубке, опушенной мехом ласки, в горностаевом, с ушами, колпачке, в широченных, похожих на юбку шароварах и в сапожках до колен, мягких, выпоротком подшитых. Поверх полагалась еще теплая делия и доха с капюшоном, — закутывать лицо. А пока Басино лицо было открыто, и солдаты, как всегда, дивились ее красе; иные же алчно поглядывали на Эвку, на ее влажные, для поцелуев созданные губы, а иные не знали, на которую смотреть, так желанны им были обе, что их трясло как в лихорадке и они перешептывались в дальнем конце комнаты:

— Тяжко человеку одному. Счастливый комендант! Азья счастливый!.. Эх!..

Огонь весело потрескивал в очаге, на заплатах пели уже петухи. Занимался день — морозный, погожий. Зарозовели покрытые толстым слоем снега крыши домов, амбаров и солдатских квартир.

С майдана доносилось фырканье коней и скрип снега, под ногами солдат из драгунских хоругвей и хоругвей товарищей, которые собрались здесь, чтобы попрощаться с Басей и татарами.

Наконец Володыёвский сказал:

— Пора!

Баська вскочила и упала в мужнины объятия. Он прильнул губами к ее губам, потом, нежно прижав жену к груди, стал целовать в глаза и в лоб и снова в губы. Долгой была та минута, очень любили они друг друга.

За маленьким рыцарем пришел черед Заглобы, после другие офицеры прикладывались к Басиной ручке, а она все повторяла звонким своим, серебристым, детским голоском:

— Доброго всем здоровья! Доброго здоровья!

Обе они с Эвой пошли надеть делии, а поверх доху с капюшоном, так что вовсе потонули в своих уборах. Перед ними широко отворили двери, клубы пара ворвались в комнату — и все общество вышло на майдан.

Все светлее становилось от зари и снега. Гривы татарских бахматов и кожухи солдат заиндевели, и казалось, весь отряд, облаченный в белое, восседает на белых конях.

Бася с Эвой уселись в сани, выстланные шкурами. Драгуны и рядовые из шляхетских хоругвей громко пожелали отъезжающим счастливого пути.

От этих криков несметные стаи воронья, которые суровая зима пригнала поближе к человеческому жилью, взлетели с крыш и с громким карканьем стали кружить в розовом воздухе.

Маленький рыцарь наклонился к саням и уткнулся лицом в Басин капюшон.

Долгой была та минута. Наконец он оторвался от жены и, осенив ее крестом, произнес:

— С богом!

И тогда Азья поднялся в стременах. Дикое лицо его пламенело от радости и утренней зари. Он взмахнул буздыганом, так что бурка поднялась на нем, как крылья хищной птицы, и пронзительно крикнул:

— Тро-гай!

Заскрипели по снегу копыта. Обильный пар повалил из конских ноздрей. Первая шеренга татар медленно двинулась в путь, за нею вторая, третья, четвертая, за ними сани, затем снова шеренги — отряд по покатому майдану стал удаляться к воротам.

Маленький рыцарь осенил их крестом, наконец, когда сани уже миновали ворота, сложил руки трубочкой и крикнул:

— Будь здорова, Баська!

Но ответили ему только звуки рожков да громкое карканье черных птиц.