Ольга Яковлева - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 19

Старик ботаники лежал на своей резной деревянной кровати. Но не как больной, а просто будто не вставал ещё после ночи. А почему ей так показалось, потому что не было перед кроватью обычного столика (или табуретки хотя б), где всегда больным кладут лекарства, ставят стаканы с питьём, где в тарелке красуются яблоко и лимон с апельсином…

Старик ботаники лежал в пустой-пустой квартире, и некому было даже воды ему принести! Ольге стыдно стало… За вчера! Только о себе об одной заботилась…

А Борис Платоныч увидел такое её лицо и, наверное, всё понял. Тотчас головой покачал и произнёс тихо:

— Нет, нет, что ты! Я уже поправляюсь…

Но так слабо дребезжал его голос и так неулыбчиво было лицо, что сердце у неё сжалось ещё больнее. Далее страшно стало. «А Генка-то, Генка-то! — быстро подумала она. — Эх, Огоньков!..»

Старик ботаники посмотрел на милиционера, который стоял в дверях, будто часовой, посмотрел на Ольгу. Попросил:

— Пожалуйста, девочка, подожди там… в его комнате. Только не уходи!.. — Имени Огонькова он опять не произносил.

Ольга пошла в Генкину комнату. Здесь ничего и изменилось с тех пор, как она ушла. Даже свитер всё ещё сох на батарее. Ольга сложила его аккуратно, перевесила на спинку стула… Сквозь неплотно прикрытые двери она — хоть и не старалась совсем — легко слышала, о чём говорят старик ботаники и милиционер.

— Всё-таки это совершенно непостижимо! — резко говорил милиционера. — Вы меня, конечно, извините, профессор, но потерять двое суток!.. Подумайте, где мы его теперь искать будем? За двое суток можно весь земной шар объехать!..

— Да, вы правы, — ответил старик ботаники, — И конечно, логически ваши доводы…

Дальше он стал говорить много непонятных слов, вроде этих «логических доводов». Прежде Ольга ни разу от него такого не слыхала. Она подумала: «Вот сейчас хоть в сто ушей подслушивай, а всё равно без толку?»

В общем-целом, она поняла, конечно: старик ботаники не хотел Огонькова с милицией разыскивать. Говорил, что это для них обоих обидно, «недостойно наших отношений» — так он сказал.

— Нет, профессор! — строго выговаривал милиционер. — Я всё-таки решительно отказываюсь вас понимать!.. Мальчик пропал — вы должны были заявить. Это же самая обычная вещь. И более того— ваш гражданский долг!..

Борис Платойыч промолчал. Вообще они, наверное, целую минуту не говорили друг другу ни слова. Наконец милиционер не выдержал:

— Ну хорошо! Вы хотя бы представляете, в какие края он мог податься?

От старика ботаники опять ни звука.

— Нет, просто удивительно! — воскликнул милиционер. — Ну как, скажите на милость, мы сможем его отыскать? Вы разводите руками, школа тоже…

Они ещё поговорили так некоторое время. Причём милиционер всё заметнее и заметнее поругивал старика ботаники… Всё же как это странно выходило. Он ведь такой хороший, Борис Платоныч, чуть ли не самый добрый на свете. А сколько он лет прожил! Ого-го! Он столько прожил, что даже настоящим стариком успел стать — седым, морщинистым, больным. Но всё равно каждый ругает его, кому только не лень. Словно Борис Платоныч какой-нибудь им мальчишка, какой-нибудь Генка Огоньков!..

Ольга вдруг без разрешения вошла в стариковскую комнату и громко сказала — чуть ли не крикнула:

— А вам уже пора лекарство пить!..

Борис Платоныч глянул на неё медленно и удивлённо, а милиционер наоборот — резко обернулся, хотел сказать что-то, даже рот раскрыл и… не проронил ни звука. Словно бы у него внутри крутились разные колесики, но за главный зубец не задевали. Милиционер будто вдруг забуксовал на своей гладкой и строгой речи…

Но стоять посреди комнаты с открытым ртом, да ещё милиционеру со звёздочками на погонах, конечно же, неловко! И милиционер начал вдруг кашлять. Вышло, что вроде бы не Ольга его сбила, а он сам закашлялся — и всё. Но вообще-то и Ольга, и старик ботаники, и сам милиционер знали, как было дело.

А милиционер между тем вынул из кармана белый чистенький платок, вытер губы и сказал:

— Словом, мы поняли друг друга. А что касается поисков, то, конечно, я приложу все усилия… — После этого он очень быстро ушёл.

Ольга и старик ботаники остались вдвоём. Молчали. Всё-таки взрослые должны первые что-то говорить. Но старик ботаники, видно, не знал этого правила. Ольга сказала:

— Может быть, я чайник пока поставлю? Она сказала «пока», словно бы у неё были ещё важные дела и разговоры со стариком ботаники, которые она откладывает на потом, а сейчас вот, «пока», чайку согреет. На самом-то деле ничего такого не было. Просто она неловко себя чувствовала перед Борисом Платонычем и совершенно не знала, о чём с ним говорить.

Поставила чай. Заглянула потом в холодильник: заросший холодом кусок мяса, кусок сыру, весь скрюченный, половинка творожного сырка — такая засохшая и в такой засохшей бумажке, будто здесь с позапрошлого года лежит… Да ел ли что-нибудь Борис Платоныч эти двое суток?!

Ольга побежала в комнату. Старик ботаники лежал, совсем её не слыша, уставя окостенелый взгляд в стену напротив себя.

— Вы покушать не хотите? — спросила Ольга тихо. — Я быстренько: в магазин — и обратно… Борис Платоныч!

— Спасибо, девочка, — ответил старик ботаники, а сам неотрывно продолжал глядеть в свою стену, словно там телевизор стоял!..

Ольга оделась, опять вошла в комнату:

— Ну, я пойду?

— Ступай, ступай…

Про деньги он, конечно, совсем не помнил. Разве до того ему было!.. Ольга стояла в дверях — что ей оставалось делать? Наконец старик ботаники отклеил глаза от своего невидимого телевизора, повернулся к Ольге, вопросительно на неё посмотрел.

— А-а!.. В шкафу, в пиджаке моём…

Ольга, ни слова не говоря, подошла к шкафу, открыла скрипучую зеркальную дверцу. Пахнуло на неё старинным нафталиновым запахом, знакомым по старой квартире, а теперь почти забытым. Она сразу нашла чёрный пиджак старика ботаники и в первом же попавшемся кармане кошелёк. Сунула его в карман — в тот же, где авоська лежала, — и выскочила на улицу…

И только уже в магазине заглянула в кошелёк. Прямо на виду, в первом отделении, лежала бумажка пятидесятирублёвая!.. И больше ни копейки… Ольга так и замерла. Невольно с опаской огляделась кругом: вдруг кто выхватит! Таких денег ей, конечно, никто никогда в руки не давал. Пожалуй, Ольга их никогда и не видела толком… Она медленно подошла к кассе:

— Батон и половину чёрного, сто пятьдесят российского сыру, сто колбасы… — с замеревшим сердцем протянула бумажку.

— За сыр-колбасу не выбиваю! — заученно и немного сердито сказала кассирша. А про деньги ни слова! Будто каждую минуту приходят к ней второклассницы с такими деньжищами в руках.

И кругом тоже никто ничего не замечал. Все были заняты своим, своим… Вот вроде бы все вместе, в одном магазине, но никто словно не видел друг друга. И Ольгу никто не видел с её опасной пятидесятирублёвой бумажкой.

Она даже рассердилась на магазинных этих тёток. Только и следят, чтоб ты раньше их в очередь не влезла. А там — хоть что!..

Она вышла на улицу. Сумка тянула руку — это приятное чувство. Всем хозяйкам приятное… На душе стало получше, не так сердито. Может, и зря ругала она тех женщин. Разве бы лучше было, если б они обступили её и начали выспрашивать, откуда такие деньги?

В общем, на них злиться не за что! Вот на таких, как Огоньков, как все прочие бывшие друзья Бориса Платоныча, на этих стоит!

За целую-то жизнь сколько людей с ним перезнакомилось. Если уж у неё, простой второклассницы, знакомых не меньше, чем человек пятьдесят, то у старика их должно быть целые сотни или даже тысячи.

Но вот случилась беда — и нету никого из них. Только Ольга здесь случайно присоседилась… Значит, что же выходит? Лежи себе один, старик ботаники! Хочешь — помирай, хочешь — выздоравливай, хочешь — как хочешь!

И ещё то обидно, что в ней именно, в Ольге, старик ботаники как раз не очень-то и нуждается. Она — хоть изо всей силы старайся! — оставалась для него почти Галинкой — младшей какой-то куклой. А ведь это было совсем неправильно!..