Камеристка - Вайганд Карла - Страница 100

К вечеру 12 октября 1793 года трое полицейских увели королеву на первый допрос.

Горели всего несколько ламп, так что зал находился в полумраке. На маленьком столике судебного писаря стояли две горящие свечи.

Все походило на заученную пьесу. Хотели сделать все, чтобы запугать заключенную — это казалось необходимым при наличии скудных доказательств.

Я могу цитировать из «Друга народа», который продолжал существовать и после смерти Марата:

«До революции вы поддерживали политический диалог с королями Богемии и Венгрии с целью нанести вред Франции. — При этом имелись в виду ее братья, которые были королями Богемии и Венгрии. — С начала революции вы плели интриги с иностранными державами и создавали заговоры против свободы Франции.

Вы являлись движущей силой каждого предательства Людовика Карпета. Из-за ваших козней у него появилось желание покинуть Францию».

Но и ответы королевы дошли до нас.

«Мой муж никогда не стремился покинуть Францию. Если бы он хотел порвать отношения с родиной, я попыталась бы его отговорить. Мой супруг никогда не собирался предавать отчизну».

Все в зале еще помнили о попытке бегства в Варенн, и публика в зале наградила Марию-Антуанетту издевками. Это настроение немедленно использовал обвинитель.

Насмешливо склонившись перед королевой, он сказал:

— Гражданка Капет, я не поддамся на вашу публичную ложь. Вы никогда не прекращали разрушать свободу. А чтобы вернуть трон, вы даже были готовы идти по трупам, по трупам французских патриотов.

Последние слова он выкрикнул громким и возмущенным голосом, что, как и было задумано, привело к большому волнению в зале. Мария-Антуанетта подождала, пока снова наступит тишина, и потом мужественно ответила:

— Нам не нужно было пытаться снова завоевать трон, потому что мы его никогда не теряли.

Каждый знал, что она хотела этим подчеркнуть: никто не имел права лишать трона помазанного короля, тем более гражданское правительство.

Уже спокойнее королева продолжила:

— Для нас всегда была на первом месте Франция и ее народ. Доволен народ — были довольны и мы.

Эту формулировку я нашла не такой уж неудачной — она указывала на то, как «счастлива и довольна» Франция теперь. Это было отчетливо видно по волнениям в отдельных департаментах и по бесчисленным крестьянским восстаниям.

Уверенное поведение экс-королевы разозлило судей. Они назвали ее «наглой», «бессовестной», даже «бесстыдной, как будто она не чувствует за собой вины».

— Они, вероятно, ждали, что из-за условий, в которых держали Марию-Антуанетту, она настолько будет измучена, что смиренно согласится со всеми предъявленными ей обвинениями и раскается. Но ничего подобного не произошло. Королева действительно смелая и мужественная женщина, — похвалила Марию-Антуанетту мадам Франсина, присутствовавшая как зрительница на процессе. — Я не ожидала от нее такой силы духа и величия души. Когда мы посещали ее в Консьержери, Жюльенна, я даже не подозревала о ее бойцовских качествах.

Но что собственно раздосадовало обвинителей и судей, так это то, что они не имели прямых улик или конкретных доказательств. Меры предосторожности, принятые Марией-Антуанеттой, уничтожить все письма и документы, даже зашифрованные, оправдались. Смертельно бледная и слабая, она стояла перед судейским столом: ни одному из господ не пришло на ум предложить ей хотя бы табурет. Теперь судьи попытались сбить ее с толку каверзными вопросами:

— Вы верите, что король нужен народу?

Но она была слишком умна, чтобы ввязываться в подобные дискуссии.

— Один человек не может это решать, — уклончиво ответила она.

Другой судья улыбнулся ей с обманчивой любезностью:

— Без сомнения, вы, как хорошая мать, сожалеете, что ваш сын лишился трона?

— Я ни о чем не жалею, пока эта страна счастлива.

Снова послышался едкий намек на проходящее сейчас во Франции.

Допрос продолжался до самого утра. Рассматриваемый список обвинений был длиной около метра, а упреки частью оправдались, частью казались абсурдны, но ни в коем случае недостаточные для предъявления обвинения. Многое в поведении Марии-Антуанетты могло вызвать упрек, но скорее это было делом ее духовника, чем пунктом обвинения в судебном процессе, в котором речь шла о жизни и смерти.

Наконец обвинитель закончил. Трибунал знал, что из-за чрезвычайной важности этого дела, а также личности обвиняемой в зале находились многочисленные наблюдатели из других стран.

Прежде всего приехали из Америки юристы, историки и журналисты. Чтобы придать себе хотя бы видимость правового государства и внешне соблюсти закон, прокурор спросил заключенную номер 280:

— У вас есть адвокат?

— Нет, месье, — спокойно ответила на это королева, — и я ни одного из них не знаю.

— Вы хотите, чтобы трибунал назначил вам защитника?

— Да, месье, — ответила Мария-Антуанетта.

И это вызвало раздражение у трибунала. Они ведь надеялись, что в своем высокомерии вдова Капет отклонит предложение своих смертельных врагов. А теперь им пришлось поспешно назначать двух адвокатов, которые должны были представлять интересы гражданки Марии-Антуанетты в суде.

Когда это было сделано, обвиняемую снова отвели в ее холодную недостойную пребывания в ней человека камеру.

Глава сто семнадцатая

— Как они смогут в такой короткий срок, всего за четыре дня, подготовиться к защите, учитывая, что обвинение уже готово? — гневно спросила мадам дю Плесси. — Ни один адвокат, пусть он даже будет самым лучшим во Франции, не смог бы этого сделать.

— Предоставление оправдательного материала или свидетелей защиты — это самое последнее, чего хотел бы трибунал. Господа только и мечтают, чтобы адвокаты провалились, — возразила я.

Главным пунктом обвинения против королевы являлось преднамеренное доведение страны до финансового краха. Далее ей вменили, что она обрекла народ на голодную смерть, предала безопасность Франции и вступила в сговор с австрийским кабинетом министров, а также — и этот пункт вызвал гневный шепот в зале — планировала кровавую резню среди парижан.

Мария-Антуанетта сидела на скамье во второй день процесса — ее защитники потребовали предоставить эту возможность — в своем белом халате и в черном чепце и с интересом следила за судебным разбирательством. И в этот день она не дала себя запугать, оставалась стойкой и держалась по-королевски, что резко контрастировало с ее жалким внешним видом.

К концу второго судебного дня в зале среди зрителей поднялось заметное волнение, причем обвиняемой удалось завоевать симпатии, прежде всего всех присутствовавших женщин.

Журналист Эбер, по прозвищу Папаша Дюшен, заклятый враг обвиняемой и монархии вообще, заявил суду, что дофин, которого он называл «маленький Капет», признался в совершении «актов разнузданного порока» своей матерью и своей теткой, даже в кровосмесительных действиях между матерью и сыном.

В зале суда наступила мертвая тишина, когда заключенную номер 280 призвали ответить на это обвинение. Она поднялась с места с выражением отвращения на лице, ее голос дрожал от негодования:

— Я обращаюсь к совести и чувствам всех матерей, которые находятся в зале. Пусть поднимутся те, кого не потрясло даже одно только представление о подобных ужасных вещах.

Зал забурлил. Присутствующие женщины закричали, выражая протест Эберу. Судьям пришлось несколько раз призывать людей к порядку, но они не хотели успокаиваться. Теперь среди публики нашлись и возмущенные мужчины. И даже рыночные торговки чуть не стали аплодировать королеве. Во всяком случае, из угла, где они сидели, раздались крики:

— Долой Эбера, долой Эбера!

На следующий день вызвали свидетелей, задачей которых было обвинить королеву. Мадам Франсина и этот день провела в зале суда.

По сигналу свидетели монотонно произнесли свои показания, более или менее заученные. Прозвучала самая грубая бессмыслица, начиная с непонятных заговоров о мнимой подделке денег и до недоказанных отношений с политическими врагами Франции. Председатель суда, однако, не постеснялся в конце судебного дня заявить: