Камеристка - Вайганд Карла - Страница 55

Краем глаза я заметила, как Франсуа ударил грабителя тяжелым серебряным подсвечником в правый висок. Нож выпал из рук мужчины, он беззвучно рухнул на левый бок и, падая, перевернулся.

Позже я не могла точно сказать, как это произошло. Но факт тот, что мой собственный кинжал уже торчал у него между ребрами, а я лежала на упавшем. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что парень мертв. Это можно было разглядеть даже в плохо освещенном коридоре. Меня поднял Франсуа. Франсуа и я повернулись к двум другим.

Тот, с горящими волосами, стеная, катался по полу:

— Мои глаза. Мои глаза.

Тогда как другой, тот, которого я ударила своей дубинкой в лицо, пронзительно вопил: «У меня сломан нос». Он кое-как поднялся на ноги — по лицу его текла кровь — и быстро исчез.

— Этому на сегодня хватит, — буркнул Франсуа. Второму бандиту наконец удалось погасить пламя. Но какой ценой. Кожа на ладонях у него лопнула, оттуда текла кровь, как и на обожженной коже головы, с которой теперь свисали обугленные клочья волос и кожи.

Мадам Франсина приставила ему свой кинжал к горлу:

— Вставай, только медленно, бродяга, — приказала она ему и, дрожа от страха, он сделал, как ему велели.

— Проваливай, ты, сволочь! — крикнул Франсуа и на прощание сильно пнул его ногой в зад. И этот бандит быстро сбежал.

Теперь нам нужно было убрать труп. Мы решили эту проблему с таким хладнокровием, какого еще год назад даже не смогли бы предположить.

После того как Франсуа зажег свечи, оттащил труп в нишу, чтобы никто об него не споткнулся, и вытер лужу крови клочком ткани, который я кинжалом отрезала от своей нижней юбки, мы, как будто ничего и не случилось, снова пошли к королеве.

Мы не хотели, чтобы Мария-Антуанетта что-нибудь заметила — ей хватало страха за своих детей. Уже несколько месяцев назад все стали подумывать о бегстве из Версаля. Королева приказала моей госпоже, как старшей гувернантке дофина, подготовить все для отъезда. Это звучало хорошо, но никто не знал, куда ехать.

В большинстве провинциальных городов царила полная анархия, и даже в деревнях страдали от ужасающего насилия. Многие солдаты, носившие королевскую форму, уже дезертировали. Другие бродяжничали с мародерами по Франции. Но было непонятно, где может укрыться семья короля.

Людовик, который позже появился в покоях Марии-Антуанетты, заговорил о своем «верном родине сердце», которое не позволяет ему покинуть своих подданных. Но это выглядело не слишком оригинально.

— Я — отец большой семьи, которая полагается на то, что я позабочусь о ней. Хотя сейчас меня ненавидят, но это потому, что умы затуманены, — заявил король с пафосом своей супруге, которая настоятельно просила его дать свое согласие на отъезд.

Мария-Антуанетта все снова и снова указывала ему на то, что у него есть обязательства по отношению к своим собственным детям, но король настаивал: пусть только туман рассеется, и тогда все станет как прежде.

— Задача монарха — ждать, как терпеливому отцу, и тогда все вернется в нужное русло.

Королева ничего не добилась, и мы с моей госпожой отправились в обратный путь в ее апартаменты. Во дворце теперь было уже совершенно темно. Перед комнатами Марии-Антуанетты нас ожидал Франсуа с тяжелым подсвечником: я схватила свою дубинку, стоявшую в углу за занавесом, и мы зашагали.

Франсуа не тратил времени зря и со своим другом спрятал труп убийцы. Ни мадам дю Плесси, ни я не поинтересовались где.

Подчеркнуто наивно я спросила свою госпожу:

— Вы знаете, мадам, что свиньи охотно жрут человечину?

При виде широкой ухмылки на лице Франсуа я поняла, что попала в яблочко.

— Ну да, моя дорогая, — ответила мадам Франсина, — мой отец однажды приговорил к повешению брата и сестру, убийц, потому что они отравили своего деда как лишнего едока, а потом, разрезав на порции, бросили свиньям на корм.

Значит, графиня тоже все поняла.

Перед дверью в наши покои моя госпожа попрощалась с Франсуа, особенно сердечно поблагодарив его, и сунула ему в руку кое-что из своего кошелька. Он низко поклонился и пожелал нам обеим доброй ночи. Он со своим другом конюхом решил остаться в коридоре, чтобы нас охранять.

Когда я расчесывала волосы графине и прятала их на ночь под чепец, она заметила как бы между прочим:

— Что вы думаете, моя милая? Я нахожу, что в ближайшее время нам, возможно, стоит больше придерживаться рыбы и птицы.

— Совершенно верно, мадам, — ответила я серьезно, — телятина тоже полезна, как я читала, только свинину употреблять сейчас не рекомендуется. Кто может сказать, чем теперь кормят предназначенных для дворцовой кухни хрюшек?

Глава шестьдесят пятая

У месье Неккера был план продать государственные акции, чтобы получить наличные в разграбленную казну. Но он не нашел никого, кто их у него взял бы. Дополнительные трудности возникли и из-за того, что никто больше не платил налогов.

А Национальное собрание? Оно усердно работало над созданием конституции. Какая роль отводилась там королю, оставалось тайной.

Париж наконец перехватил инициативу: 18 сентября в столице создали центральную власть, названную «коммуна», причем каждый избирательный округ города — их было, я думаю, шестьдесят — наделялся собственной исполнительной властью, а также должен был сам снабжать себя продовольствием, а не отсылать все в столицу.

Париж стал государством, где у власти был народ.

Рабочие, слуги, солдаты и женщины в этой коммуне хотя и не имели права голоса, но могли быть советниками и произносить речи.

Вскоре после этого случилось новое волнение. Газеты сообщили, что император Иосиф Австрийский будто бы заключил мир с османами. Предполагали, что Габсбургу мир на его южной границе нужен для того, чтобы все свои военные силы направить против Франции.

«Революция уткнулась в тупик. Ей срочно нужен новый импульс», — возвестил Жан-Поль Марат в своем «Друге народа».

Другая газета требовала:

«Король должен немедленно переселиться в Париж со всем двором. Там он будет под нашим контролем».

Приверженцы герцога Орлеанского тайно вели переговоры с подстрекателями внутри Национального собрания. Герцог рассчитывал занять место своего кузена. Ради этого он даже связался со смертельными врагами монархии.

— Мне кажется, будто кардинал захотел стать папой и поэтому заключает пакт с дьяволом, — сказала я папаше Сигонье.

На это он сухо ответил:

— Милое дитя, как ты думаешь, как часто это уже бывало? — И после небольшой паузы продолжил: — Герцог Орлеанский недооценивает людей вроде Жан-Поля Марата, Жоржа Дантона или Максимильена Робеспьера.

— Возможно, он хочет клин клином вышибить, — хихикнула я, с чем дядя Жюльена согласился.

Но добавил:

— Тогда он скоро заметит, что для этих людей он мелковат.

На рассвете 5 октября 1789 года это и произошло. Несколько сотен рыночных торговок — среди них было много переодетых мужчин — собрались у отеля де Виль и начали свой поход на Версаль. Сотни людей присоединялись к ним, чтобы потребовать от короля хлеба.

Зачинщики хорошо вооружились. С ножами, топорами и вертелами они топали к замку.

— Боже мой, мадам, — прошептала я испуганно, увидев беспорядочную толпу. — Они выглядят так, будто подготовились к шабашу.

Уже издалека были слышны их угрозы:

— Мы свернем шею австриячке! Мы поджарим ее печенку! А из ее кишок будем плести шнуры.

Дождь лил как из ведра и все усиливался, по мере того как они приближались ко дворцу. Немощеная дорога превращалась в болото, а непокорная толпа буквально по щиколотку увязала в грязи. Промокшие и злые как черти они продолжали идти. Но на их настроение погода не повлияла. С каждой милей угрозы становились все злобнее и оскорбления такими вульгарными, что дальше некуда.

Демуазель Элен решила искать прибежища в молитве.

Наш дорогой Франсуа поскакал верхом в Малый Трианон, чтобы сообщить королеве о приближении парижских рыночных торговок. Мария-Антуанетта послала за Людовиком, который находился на охоте в Медоне. А где же еще ему было быть?