Белые лодьи - Афиногенов Владимир Дмитриевич - Страница 6

К помосту везли пустые, рассохшиеся бочки, старые двери, вышедшую из употребления мебель — столы, лавки, топчаны, а также поломанные телеги, деревянные колеса, даже крылья ветряной мельницы.

Неподалеку слышался визг пил и стук топоров — это рубили и пилили сухой валежник.

Но вот старший над плотниками подал знак таскать хворост и дрова, и мальчишки бросились врассыпную. Таскали с азартом и смехом. Факельщики из числа парней укладывали их под высоким помостом. А молотобойцы, все как на подбор рослые, с голыми до плеч руками, у дуба, на котором висела железная цепь, пробовали, крепко ли насажены на ручки кувалды. У этого дуба им предстояло умерщвлять животных.

Как только раздался звонкий голос жреца, призывающий ко всеобщему вниманию, все, кто готовил жертвенный костер, кроме молотобойцев, которые уже начали забивать скот, бросили работу и примкнули к собравшимся у лесного храма.

Доброславу повезло — он сразу отыскал своего отца, стоявшего рядом с той, виденной им ранее, красивой женщиной. Отец так был увлечен ею, что не сразу заметил сына… Но вот все разговоры смолкли, наступила тишина. Лишь ветер качал ветви деревьев да колыхал красного цвета занавески, которые скрывали божество.

Верховный жрец взял за руку свою дочь; на голове ее сейчас был зеленый убор, и вся она походила на лесную русалку, в цветах и зелени, будто слитая с деревьями, кустами и травами… И они зашли за красные занавески. Потом Родослав высунул голову и крикнул:

— Люди, русы! Бог Световид, от имени которого я говорю с вами, повелевает еще больше чтить нашу землю, наши реки, наши моря и наши озера…

— А где она, наша земля?! Где наши реки, наши моря и наши озера? — зычно спросил Волот. — У врагов наших — хазар и ромеев! Надо идти к Киеву… К Борисфену!

— К Киеву… К Киеву…

— К Борисфену!

— Тише, люди… Световид говорил мне, что он еще выведет вас на светлую дорогу жизни… Терпения прошу, думайте пока о ваших детях… Готовьте их к свету. И, обновленные душой, они ступят на эту дорогу. Это я говорю, жрец Родослав, а имя мне, вы знаете, дали ваши отцы и деды, когда я родился. И я буду славить ваш род…

Жрец сдернул занавески, и народ ахнул. Теперь Световид был убран золотыми украшениями и драгоценными камнями, которые ярко горели в лучах солнца, во множестве пробивающихся сквозь ветки деревьев. Сеющийся, мерцающий свет дрожал на теле бога, и он, казалось, жил и двигался.

— Слава Световиду! Слава! — прокричала толпа и упала на колени.

— Поднимите головы, люди, и встаньте. Волот! — обратился Родослав к кузнецу. — Подойди ко мне… Твои глаза будут сегодня глазами всего рода. Ты заслужил это своим трудом и добротой к людям.

— Верно, Родослав, подтверждаем твои слова! — выкрикнул отец Доброслава и крепко обнял женщину за красивые плечи.

Волот, несмотря на свой рост и мощь, легкой походкой подошел к верховному жрецу. А тот вынул из руки Световида металлический рог и протянул кузнецу.

Еще на том празднике, который проходил в прошлом году, жрец налил до краев в рог вина и вложил его в правую руку божества.

— А теперь, когда все подтвердили, что ты стал глазами всего рода, посмотри в рог и скажи, сколько вина осталось в нем.

Волот стоял спиной к народу, и когда обернулся, все сразу увидели на его лице радость.

— Слава! Слава! — вскрикнули люди.

Они поняли, что в роге находилось вина в изобилии, по тому и лицо кузнеца запылало радостью: значит, быть следующему урожаю богатым.

Волот выпил из рога и отдал его жрецу. Родослав вылил оставшееся вино под ноги Световиду, приговаривая:

— Удобряй наши пашни, наши нивы и пастбища, Световид. Удобряй!

Выплеснувши вино, жрец наполнил рог снова. И дал знак возжигать жертвенный костер. Факельщики бросились к помосту, на котором уже были навалены груды быков и овец.

Солнце садилось. Золото на теле Световида померкло, только еще ярче разгорелись аметисты и рубины…

Вспыхнул на поляне огонь. Весело затрещали сучья, пламя взметнулось ввысь, опалило шерсть мертвых животных, отчего забегали поверху легкие мелкие искорки.

Доброславу показалось, что это по его телу побежали мурашки, он даже зажмурился на какой-то миг. Но тут услышал над ухом голос красивой женщины, которая держала его за руку:

— Зничь пришел, Доброслав, радуйся!

И народ закричал:

— Зничь пришел!.. Зничь!

Люди, взявшись за руки, заплясали вокруг костра. Потом уже, живя у жреца, в лесном Световидовом храме, Доброслав узнал, что Зничь — это тоже бог, это огонь. И не просто огонь, а начальный.

Зничь — это душа природы, начало ее вещей, производящий сильный жар и, если нужно, этим жаром пожирающий их в своем пламени.

Древние славяне, как и другие народы, живущие в природной простоте и как бы растворимые в ней, сделали из сего непонятного им существа себе божество. Зничь не имел никакого изображения, это был неугасимый горящий огонь, вроде Вестина огня в Древнем Риме. Но просвещенные римляне даже не могли предположить, как опоэтизированно славянские языческие племена воспринимали его. Они видели Зничь повсюду, в виде тонкого вещества во всей природе разлиянного, образующего все на земле, дающего, к примеру, цвет розе, рост кедру или дубу, сверкающего в холодном льду, гремящего и блистающего в темном облаке.

И если уж продолжить сравнение с верованиями римлян и языческих славян, то можно сделать вывод, что у наших далеких предков воображение было куда естественнее и живее их надуманно-игрового. Вот богиня красоты у славян — Лада. И ее три сына — Лель, Полель, Дид и дочь Дидилея — прекрасное семейство, которое не могли выдумать древние римляне. Что естественнее, чем Красота со своими детьми — Любовью, Браком, Супружеской Жизнью и Деторождением.

Лада изображалась в виде молодой прекрасной женщины, в венке из роз, с золотоцветными волосами, опоясанной золотым поясом и убранной жемчугами.

И Дидилея — дочь богини, покровительница рожениц, прекрасная девушка, на голове которой надет венец, унизанный жемчугами и драгоценными каменьями. Одна рука у нее сжата в кулак, другая — ладонью кверху. Эти жесты означают рождение человека.

…А костер все пылал и пылал, и люди, радуясь, плясали вокруг него и пели.

Солнце скрылось где-то далеко, за Меотийским озером, мгла опустилась над лесом, но пламя жертвенного костра не давало сгуститься ей: бросали в огонь все больше и больше хвороста, искры, кружась, казалось, летели до самых звезд.

На телеги с задранными кверху оглоблями стали укладывать спать детей. Но взрослым не так-то просто было это сделать: их, возбужденных, впервые увидевших народный праздник во всем его великолепии и величии, бегающих и прыгающих, ловили со смехом и, радостно визжащих, закутывали в одеяла, во все, что попадалось под руку, и несли от костра подальше.

Доброслав сам нашел свою телегу, поворошил сено и с наслаждением растянулся на нем и увидел склоненные бородатое лицо отца со смеющимися глазами, в которых отражалось жертвенное пламя, и красивое, чуть скуластое, как у аланок, лицо молодой женщины, тоже светящееся радостью. Ее рука нежно коснулась подбородка Доброслава, от мягкой ладони слегка пахло дымом, и этот запах вдруг напомнил мальчику дом, пылающий в очаге огонь и дым от сгоревшей соломы, стелющийся под потолком и выходящий в открытые окна — дымоволоки, и маму, пахнущую этим дымом. Мальчик с нежностью и благодарностью прижался к ладони красивой женщины и почувствовал на лбу и щеках горячие ее поцелуи.

А потом лежал в телеге один, смотрел на низкие мерцающие звезды и всем своим существом еще детского неразвитого тела ощущал, как в его пока маленькое сердце проникает огромное чувство единения с людьми его рода, с их надеждами на лучшую долю, ожидаемыми от этого праздника, и единения с этим вот небом с великим множеством дрожащих светляков, со всей природою, наконец.

То была тоже его светлая надежда на грядущий день…

И заснул Доброслав, и снился ему Световид, осыпанный жемчугом, а мама говорила: увидеть этот камень во сне — к слезам. А сквозь сон мальчик слышал глухие удары бубна, пение свирели, радостные крики и песни, похожие на гимны. Это пели хвалу богу взрослые, их песни и пляски продолжались до самой зари.