Стрелец. Сборник № 1 - Блок Александр Александрович - Страница 12

12

Введение четвертных тонов — начало, в полном смысле, новой органической эпохи, выходящей из граней воплощения существующих музыкальных форм.

Помимо возможности, в настоящее время, воспроизведения высшего хроматизма в оркестре, реконструкция рояля (введение четвертных тонов) осуществится в ближайшем будущем ввиду деятельности лиц, работающих над реальным разрешением этого вопроса.

Предлагаемый здесь проект записи высшего хроматизма, рассчитан на простоту применения.

Этот способ даст возможность сохранишь временно существующий полный стан и не разрушает прежних гармонических концепций.

Предлагаемый новый знак 4 (quartiese) — повышает на 1/4 тона, в опрокинутом виде 4 (quart'moll) — понижает на 1/4 тона. Каждый из этих знаков уничтожается полу-бекаром (demi-becarre).

Целесообразность предлагаемой системы в экономности и стильной начертательности новых знаков. Все прежние знаки сохраняют свою силу по отношению к хроматизму 1/2 тонов.

В старом хроматизме два звука равномерного повышения, обозначаемых нотой одной и той же ступени.

Высший хроматизм требует четыре обозначения одной и той же ступени в равномерном повышении.

То же в сторону равномерного понижения.

Алексей Ремизов

Ребятишкам картинки

Давайте, мои лепуны милые, мои заиньки, зайчики, петушки, петушенки, станемте сначала картинки смотреть, а потом заведем игру.

Вот это барашек, он же и козлик, травку щиплет. Набегался, рогатый, по лесу, по кусточкам, пришел домой и сейчас за травку.

А это, мышка. Уши-то как загнулись, хвост винтиком. Морковничает.

А это мышонок племянник, он же и монашек, стал на колени, кланяется — одни пятки торчат. Тепло ему и заснул. И снятся ему кишки бычиные, да совиный глаз. А проснется, ой, песни петь. Ему только и занятий, что под полом скребстись, да песни петь. Голос то-нень-кий!

А это свинки — и та и другая.

Эта вот свинка веселая. Хвостище-то как подняла — именинница! А эта свинка — грустная. Платок потеряла. Ходит и ищет, ходит и ищет. И хочется свинке орешков поесть фисташковых.

Владимир Маяковский

Облако в штанах

(отрывок из трагедии)

«Хотите, буду от мяса бешеный, —

И, как небо меняя тона, —

Хотите, буду безукоризненно нежный,

Не мужчина, а облако в штанах!»

(Из пролога)   Явись, Мария!   Я не могу на улицах!   Не хочешь? Ждешь, как щеки провалятся ямкою, — Попробованный всеми, пресный, Я приду и беззубо прошамкаю, Что сегодня я — «удивительно честный».   Мария, видишь,   Я уже начал сутулиться   В улицах — Люди жир продырявят в четыреэтажных зобах, Высунут глазки, потертые в сорокгодовой таске, — Перехихикиваться, что у меня в зубах   Опять! Черствая булка вчерашней ласки! . . . . . . . . . . . . . . . Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово? Птица побирается песней,   Поет голодна и звонка, А я человек простой, Выброшенный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.   Мария хочешь такого?   Пусти! Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!   Мария, звереют улиц выгоны.   На шее ссадиной пальцы давки.   — Открой! мне больно! Видишь, натыканы   В глаза из дамских шляп булавки!   Пустила… Детка! Не бойся, что у меня на шее воловьей Мокроживотые женщины потной горою сидят: Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей И миллион миллионов маленьких грязных любят. Не бойся, что снова в измены ненастье Прильну я к тысячам хорошеньких лиц, — «Любящие Маяковского!» — да ведь это ж династия На сердце сумасшедшего восшедших цариц.   Мария, ближе! В раздетом бесстыдстве, в боящейся дрожи ли, Но дай твоих губ неисцветшую прелесть! Быть может я с сердцем ни разу до мая не дожили, А в прожитой жизни — лишь сотый апрель есть.   Отдайся, Мария! Имя твое я боюсь забыть, Как поэт боится забыть какое-то   В муках ночей рожденное слово, Величием равное богу… Тело твое я буду беречь и любить. Как солдат, обрубленный войною,   Ненужный, ничей, Бережет свою единственную ногу…   Мария!

Зинаида Венгерова

Английские футуристы

— Английские футуристы…

— Мы не футуристы, прежде всего не футуристы, — прерывает меня с злобным упрямством высокий, тонкий блондин с закинутыми назад длинными волосами, с угловатыми чертами лица, с крупным носом и светлыми, никогда не улыбающимися глазами. Это Эзра Поунд, обангличанившийся американец. Он вместе с офранцуженным Уиндгэм Люисом — главные вдохновители нового движения.

Эзра Поунд подводит меня к стене, где развешаны оттиски манифестов, заготовленных для «Blast»-а, первого программного сборника новых поэтов и художников. Он указывает на слова: «Маринетти — труп».

— Вы видите?

Я вижу. Их пафос в том, чтобы отмежеваться, чтобы стереть слова, сказанные накануне.

— Мы «вортицисты», а в поэзии мы «имажисты». Наша задача сосредоточена на образах, составляющих первозданную стихию поэзии, ее пигмент, то, что таит в себе все возможности, все выводы и соотношения — но что еще не воплотилось в определенное соотношение, в сравнение, и тем самым не стало мертвым. Прошлая поэзия жила метафорами. Наш «вихрь», наш «vortex» — вот пункт круговорота, когда энергия врезается в пространство и дает ему свою форму. Все, что создано природой и культурой, для нас общий хаос, который мы пронизываем своим вихрем. Мы не отрицаем прошлого — мы его не помним. Оно далеко и тем самым сентиментально. Для художника и поэта оно средство отвести инстинкт меланхолии, мешающий чистому искусству. Но и будущее далеко как и прошлое, и тем самым тоже сентиментально. Оно повод для оптимизма, столь же тлетворного в искусстве, как и печаль. Прошлое и будущее — два лупанара, созданные природой. Искусство — периоды бегства из этих лупанаров, периоды святости. Мы не футуристы: прошлое и будущее сливается для нас в своей сентиментальной отдаленности, в своих проекциях на затуманенном и бессильном восприятии. Искусство живо только настоящим, — но лишь нестоящим, которое не подвластно природе, не присасывается к жизни, ограничиваясь восприятиями сущего, а создает из себя новую живую абстракцию. Мы — вихрь в сердце настоящего, и те углы и линии, которые создаются нашим вихрем в нашем хаосе, в жизни и культуре, какой мы ее застали, и есть наше искусство. Мы — «новые egos», и наша задача «обесчеловечить» современный мир; определившиеся формы человеческого тела и все, что есть «только жизнь», утратили теперь прежнюю значительность. Нужно создать новые отвлеченности, столкнуть новые массы, выявить из себя новую реальность…