В поисках Шамбалы - Сидоров Валентин - Страница 22

22

Известен случай, когда в присутствии художника один его элегически настроенный знакомый, сетуя на жизнь, вздохнул о невозвратном прошлом. С какой горячностью прервал эти излияния Рерих, воскликнув: «Что значит все прошлое перед будущим?!»

Да, он настаивает на изучении древности («мы будем изучать ее вполне и добросовестно, и доброжелательно»), но его обращение к прошлому подчинено организующей идее: «Такие… изыскания позволят нам выбрать то, что наиболее ясно применимо в проблемах будущего».

Его чеканные афоризмы свидетельствуют о целенаправленности, о постоянной устремленности к творческому созиданию. «Прошлое лишь окно в будущее… Любите прошлое, когда оно вынырнет из нажитых глубин, но живите будущим… Из древних, чудесных камней сложите ступени грядущего».

ГЛАВА ПЯТАЯ

«РАДОСТЬ — СИЛА НЕПОБЕДИМАЯ»

1

Природа — обязательный персонаж произведений Рериха. Типичная для него композиция: путник и пейзаж, то радостный, то напряженно-тревожный, угрюмый, а подчас соединяющий и то и другое. Природа никогда не выполняла в творчестве Рериха вспомогательной роли. Пейзаж — это не фон, на котором разворачиваются события. Пейзаж, как и человек, равноправный и действенный участник событий. Вслед за Тютчевым художник мог бы повторить:

Не то, что мните вы, природа:Не слепок, не бездушный лик —В ней есть душа, в ней есть свобода,В ней есть любовь, в ней есть язык.

— Надо природу понимать, — призывает Рерих. — Надо войти в нее как бы сотрудником ее, не осудительно, но восхищенно.

Природа для художника ни в коей мере не ассоциируется с бегством от напряженных будней повседневности. Она даже не связана с мыслью об отдыхе или минуте отрешенности и забвения. Нет, слияние с природой для него обозначает нечто другое. Активная натура художника воспринимает природу как могучий генератор, дарующий человеку физическую и духовную энергию.

«Антей прикасался к земле для наполнения силою, для обновления мощи духа. Конечно, не в опьянении он падал на землю, но сознательно он прикасался к земле, и тогда она сообщала ему здоровое обновление. Антей назывался могучим великаном. Не от целебных ли прикосновений к земле он получил навсегда это мощное наименование?»

Красота окружающего мира дарит человеку радость. Но вместить ее, разлитую повсюду, может лишь открытое, свободное от страха и уныния сердце. В стихотворении «Наш путь» поэт рисует пейзаж, не замкнутый в себе и своем безмолвии, а приближенный к человеку («Путники, сейчас мы проходим сельской дорогой. Хутора чередуются полями и рощами»). В стихотворении возникают трогательные образы детей.

Мальчик нам подал черникув бересте. Девушка протянулапучок пахучей травы. Малышрасстался для нас со своейв полоску нарезанной палочкой.Он думал, что с нею намбудет легче идти.

Но как же реагируют на бескорыстное движение сердца взрослые путники, столь щедро одаренные малышами? А вот как:

Мы проходим.Никогда больше не встретимэтих детей. Братья, мы отошлиот хуторов еще недалеко,но вам уже надоели подарки.Вы рассыпали пахучую траву.Ты сломал корзинку из бересты.Ты бросил в канаву палочку,данную малышом. К чему намона? В нашем долгом пути.Но у детей не было ничего другого.Они дали нам лучшее из того,что имели, чтобы украсить наш путь.

Аллегория стихотворения несет в себе обобщающую мысль. Конечно, «наш путь» символизирует собой путь человеческого познания. Но познание, взвешивающее лишь на строгих аптекарских весах холодного разума, не в силах проникнуть в красоту окружающего мира. А значит, оно неполно. Познание становится истинным лишь тогда, когда к нему на полную мощь подключается сердце. Библейское изречение, характеризующее путь познания как скорбный и трагический («во многой мудрости много печали»), Рерих решительно отвергает. В истоке познания, в существе его — радость. Познание начинается с радости. Рерих недаром многократно повторит знаменитое восточное изречение: «Радость есть особая мудрость».

2

«…К черте подойдем и заглянем. В тишине и молчанье». «Тишина и молчанье». Рерих делает на этих словах смысловое ударение. Они становятся ключевыми в лексическом рисунке стиха. Сам облик Учителя (еще раз напомню, что для Рериха слово «Учитель» обозначает творческий зов жизни) сливается с безмолвием, и голос его звучит из безмолвия.

Не знаю и не могу.Когда я хочу, думаю, —кто-то хочет сильнее?Когда я узнаю, —не знает ли кто еще тверже?Когда я могу — не может ликто и лучше, и глубже?И вот я не знаю и не могу.Ты, в тишине приходящий,безмолвно скажи, что я в жизнихотел и что достигнуто мною?

Но слова «тишина», «молчанье», «безмолвье», которые у нас нередко отождествляются с такими понятиями, как «бездейственность», «созерцательность», «отрешенность», не должны ввести нас в заблуждение. Вот, что пишет Рерих по этому поводу:

"Есть два вида тишины. Беспомощная тишина инертности, которая знаменует распад, и тишина могущества, которая управляет гармонией жизни… Чем она совершеннее, тем глубже мощь и тем больше сила действия.

В этой тишине нисходит истинная мудрость… Поверхностная деятельность ума должна остановиться, и молчанье заменит беспокойство. И затем в тишине — в той беззвучной глубине — приходит озарение. И истинное знание становится безошибочным источником истинного действия".

Нет нужды доказывать, что в данном случае речь идет о тишине второго рода, тишине творческого напряжения и внутреннего озарения духа человеческого.

Юный Тютчев писал:

Есть целый мир в душе твоейТаинственно-волшебных дум;Их оглушит наружный шум,Дневные разгонят лучи, —Внимай их пенью — и молчи.

Мир «таинственно-волшебных дум» Рериха концентрируется вокруг величественного образа Учителя. Отличительная черта внутреннего мира художника — устремленность. Здесь все подчинено единой идее. Здесь все устремлено ввысь, к тому, что поэт объединяет словом «Учитель».

Звуки жизни случайной меня не тревожат. Жду. Я знаю, что ты меня не покинешь. Ко мне подойдешь. Образ твой в молчании я сохраню.3

Есть у Рериха статья «Небесное зодчество». В ней, он делит людей на два вида. «Одни умеют радоваться небесному зодчеству, а для других оно молчит, или, вернее, сердца их безмолвствуют». Чувство, которое сам художник определяет словами «восторг о небе», присутствует у него всюду. Звучащее небо властвует в его картинах, но оно не отделяется от земли, не противополагается земле. Более того. Как справедливо отмечает Леонид Андреев, художник стремится «небесное объяснить земным».