В поисках Шамбалы - Сидоров Валентин - Страница 46

И потом надо помнить, постоянно помнить, что познание — процесс двусторонний. Познавая предмет, мы не подозреваем, что для него мы тоже выступаем в качестве объекта исследования. Уровень познания зависит от понимания этого факта. Чувства дают внешнее общение с предметом, в то время как мысль, общаясь с мыслью, излучаемой предметом, уводит в его глубину. Но подлинное познание начинается тогда, когда происходит отождествление с познаваемым предметом, когда границы между объектом и субъектом исчезают.

Но давайте вернемся к начальной точке нашей беседы: что такое мысль?

Как вы знаете, существо и значимость ее раскрываются в многочисленных образах и символах. Выберемте, которое, может быть, является главным: мысль — это крылья духа. Опираясь на них, дух взлетает ввысь.

Трудно найти слова, вскрывающие подлинную мощь мысли. Это энергия, питающая все остальные энергии, это сила, насыщающая все остальные силы. Словом, это величайший инструмент духа, рычаг, посредством которого можно созидать звезды и сдвигать мироздания.

И с другой стороны, та же самая мысль — величайший ограничитель духа. Сила оборачивается слабостью, взлеты сопровождаются падениями. И происходит это потому, что мысль содержит в себе Время и его колеблющиеся точки.

Как бы ни раздвигались пределы, ты остаешься в неких границах. Тебя можно сравнить с птицей, которая вырвалась из тесной клетки и думает, что она на свободе, а на самом деле она — в другой клетке, более просторной.

Вырвешься из этой клетки, и опять — в клетке, еще более просторной. И так до бесконечности.

Как преодолеть эти временно-пространственные ограничения? Что означает подлинное осознание себя реально? Преодоление гипноза собственной мысли и умственных представлений. Грубо говоря, надо проснуться. А этому должно предшествовать совершенно четкое понимание, что все наши умственные представления, все, без исключения, условны, приблизительны, искаженны.

Но, конечно, добровольный и, само собой разумеется, временный и носящий сугубо психологический характер отказ от мысли чрезвычайно труден, он равнозначен смерти. Ведь мы привыкли отождествлять себя с мыслью. Человек — это мысль. «Я мыслю, следовательно, существую». И это верно. Но кто, собственно говоря, сказал, что надо всеми силами цепляться за существование (подчеркиваю: за существование, а не за жизнь). Может быть, прекращение существования — это благо. Конечно, имеется в виду не внешнее прекращение, а нечто внутреннее и глубинное.

Мысль, отрицая самое себя, попадает в просторы Ничто и Вечности, и мы испытываем то состояние, которое можно назвать смертью. Когда мысль расстается со словом, происходит то же самое, как если бы человек расставался с телом, — она умирает. Безмолвие — это смерть мысли, но и воскресение ее.

Вы можете возразить: но потом ведь опять начинается существование, опять появляется мысль. Это так. Но обратите внимание на мысль: обогащенная импульсом Вечности, она изменила характер, она выглядит обновленной, она дарит вам свежесть, бодрость и силу. И это естественно, ибо мысль, приходящая из безмолвия, неподвластна изменчивым токам времени. Время приходит в гармонию с Вечностью.

Не задумывались ли вы, почему гордыня считалась самым страшным грехом? Нет? А я вот думаю, может быть, потому, что она — свидетельство крайней ограниченности, апофеоз ограниченности, замкнутости в свое личное "я". Человек из живого существа превращается в какую-то окаменелость.

И самый худший вид гордыни — гордыня интеллекта. Интеллектуальные накопления — и это особенно ясно в наш век широковещательной информации — погребают под собой человека. Требование отказа от собственности, которое мы можем найти почти у всех мудрецов и Учителей как Запада, так и Востока, подразумевало не только отказ от материальных ценностей, но и от призрачного и обманчивого блеска интеллектуального богатства. Но отказаться от умственных накоплений — пусть даже на кратчайший промежуток времени — для человека ограниченного и честолюбивого (а это характерные признаки верящего в непогрешимость своей логики интеллекта) равносильно отказу от себя, равносильно смерти. Скорее скряга раздаст свое добро, нежели замкнутый в узкие рационалистические рамки интеллект поступится хотя бы частицей того хлама, который скопился в его мозгу.

Поэтому великое изречение «владею потому, что отказался» для интеллекта в лучшем случае пустая фраза. В лучшем, потому что приземленный интеллектуализм воинствен, нетерпим и может усмотреть в ней обскурантизм, возвращение к дикости. Как это можно — отказываться от завоеваний мысли? Вот и получается, что человек становится рабом умственных представлений, рабом пришедшей к нему мысли.

А между тем так называемый отказ от интеллектуальных накоплений несет с собой освобождение и, конечно, ничего страшного собой не представляет. По существу, это означает, во-первых, подходить без предубеждения к любому явлению и любой мысли, во-вторых, отдавать всю полноту внимания любому явлению и любой мысли.

Полезно каждый раз вспоминать знаменитый афоризм Сократа: «Я знаю то, что ничего не знаю». Непредубежденность и полнота внимания приводят к тому состоянию, которое принято именовать безмолвием, а оно несет с собой преображение отношения к мысли. Мысль становится твоим послушным аппаратом, а не наоборот: не ты — послушный инструмент мысли, как это случается сплошь и рядом в век торжества голого интеллектуализма. Рао сделал небольшую паузу.

— Надеюсь, однако, из моих слов вы не вывели заключения, что я стараюсь развести как взаимоисключающие понятия мысль и безмолвие. Эти понятия, как две чаши весов, которые то в равновесии, то в подвижном состоянии. Да и кто рискнет провести границу между безмолвием и мыслью? Кто ответит, является ли безмолвие концентрацией мысли (пусть непроизвольной, пусть неосознанной) или дело обстоит как-то по-другому? Тут лишь одно очевидно: и концентрация мысли, и безмолвие, начисто лишенное мыслей, могут быть равнозначны. Есть один-единственный оселок, которым, на мой взгляд, должно мерить истинность пути: устремленность, единство. Эти два слова развеивают любую иллюзию, ибо в них суть. Есть устремленность к единству? Значит, есть истина. Нет — значит, нет истины.

Можно сказать: все истина, и нет ничего, что выражало бы полностью истину. Вот почему столь важно неотрицание. Отрицание — это привязанность к тому, что отрицаешь, более того, это утверждение того, что отрицаешь. Поэтому можно сформулировать как закон, — Рао вынул из бокового кармана записную книжку, с некоей торжественной интонацией в голосе произнес: "Не отрицай любое верование. Разберись, что в нем устремлено к единству, и прими это устремление. Разберись, что в нем ведет к раздробленности, и отсеки это.

Не отрицай антиверование. Разберись в нем и, если оно ведет к единству, прими его. Если к раздробленности — отринь его.

Запомни: все, что претендует на исключительность, неистинно, потому что ведет оно к обособленности и раздробленности, потому что оно нарушает главный закон единства".

Как я понял, для Рао проблема времени неразрешима вне одухотворенного поля медитации и безмолвия. Об относительности понятия времени он говорил так:

— Прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее, пока я произносил эти слова, улетучилось. Получается, что как будто нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. А это может означать лишь одно, что они — прошлое, настоящее и будущее — существуют одновременно, одномоментно.

Мы движемся во времени. А надобно добиться того, чтобы время двигалось в нас: убыстрялось, замедлялось, исчезало. Надо передвинуть шкалу времени внутри себя. Пусть время будет в твоем потоке, а не наоборот. В этом — задача медитации.

В обычной жизни человек живет между прошлым и будущим, и это разделение доставляет ему страдание. В процессе медитации и безмолвия исчезают как прошлое, так и будущее, остается лишь настоящее, и это приносит радость. Сделать эту радость законом жизни — значит освободиться, значит победить.