Чужой (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 4

- Полезай туда и сиди тихо, а то тебя убьют. Мама сказала, что поговорит с дедушкой. Я принесу тебе ночью поесть.

Похороны Аслана Усманова прошли в соответствии с традициями. Во главе

траурной процессии шли старики. На их головах были каракулевые папахи с зелёными и белыми лентами. Двигавшиеся вслед за ними мужчины на плечах несли носилки с завёрнутым в бурку телом Аслана. За носилками шли остальные, молодёжь, подростки. Женщин не было.

Мужчины выкопали могилу, положили покойника лицом в сторону Мекки. По мусульманскому обычаю, тело не обмывали и не переодевали. Окровавленная одежда должна была послужить доказательством перед Аллахом, что он погиб в борьбе за веру. Над могилой установили длинную металлическую трубу. Зарезали быка, в соседние дворы раздали сааг, поминальное мясо, подаяние. Три дня, пока длился поминальный зикр, Женька просидел в подвале. Несколько раз прибегал Алик, сбросил вниз телогрейку, подал узелок с едой - мясо, молоко, лепёшки. Честно говоря, все эти дни Женьке было не до еды, время остановилось. Лёжа в темноте, он думал об одном и том же: «Убьют, не убьют? Убьют, не убьют?» Можно, конечно, было попытаться выломать замок, но что толку? Куда идти? Догонят, тогда уж точно смерть.

Через три дня пришёл Андрей, откинул крышку, крикнул:

- Вылезай, узник, швобода.

Женька вернулся в дом Усмановых, жизнь пошла прежней чередой. Ахмед по- прежнему с ним не разговаривал, при встрече отворачивался, хмурил брови. Женька освоился, стал чувствовать себя свободнее. Чтобы в голову не лезли дурные мысли и не сжирала тоска, старался занимать себя работой: косил траву, возил сено, ремонтировал забор, починил крышу на сарае, ухаживал за скотиной. Жизнь на свежем воздухе, сытная еда и физическая работа укрепили его тело, он вроде даже стал выше ростом. Несколько раз он ловил на себе взгляд Марьям, матери Алика. Взгляд молодой женщины смущал и тревожил. Когда Марьям заходила в их комнатку, ему хотелось поговорить с ней, дотронуться до её кожи. У него никогда не было близости с женщиной, да и целовался всего два раза в жизни, на школьном вечере с девочкой из соседнего класса Соколовой Ларисой и на собственных проводах в армию с соседкой Томкой. Андрей, наверное, что-то почувствовал, однажды хмыкнул после ухода Марьям и сказал:

- Смотри, солдат, голова у тебя одна. Если Ахмед заметит ваши шуры-муры или что-нибудь заподозрит, то голову твою самолично отрежет. Это тебе не Россия, это Кавказ, здесь свои законы. С Марьям ты поаккуратней, баба молодая, двадцать восемь всего, кровь с молоком, а без мужика уже четвёртый год.

Прошло четыре месяца, наступила весна. Шамиль Усманов оставил свой отряд и на несколько дней приехал домой. Долго приглядывался к Женьке, потом бросил:

- Ну ты и рожу накусал, солдат! Может, пойдёшь ко мне в отряд? Мне как раз ординарец нужен. Стрелять научу, с обидчиками поквитаешься, еще и долларами платить буду. Ислам примешь, на чеченке женим, таких женщин, как у нас, нигде не найдёшь, подумай.

В последний день Шамиль решил спуститься в долину. Долго о чём-то говорил с отцом, потом взял автомат, несколько магазинов с патронами и позвал Женьку:

- Поедешь со мной, хватит бездельничать.

Алик упросил взять его с собой. «Нива» долго петляла по каким-то тропам, ревя мотором, опускалась и поднималась по серпантину. Алик радостно прыгал на переднем сиденье, упрашивая дядю дать ему порулить или пострелять из автомата. Шамиль хохотал, обещал, что как только Алик немного подрастет, возьмёт его в свой отряд, бить неверных.

Женька дремал на заднем сиденье, изредка бросая взгляды в окно, на всякий случай запоминая дорогу.

В селе они пробыли недолго. Хозяин дома перебросился с Шамилем несколькими фразами по-чеченски, наскоро перекусили, попили чаю. Шамиль выпил с хозяином Умаром бутылку водки. Дома он никогда не пил, боялся отца. Потом загрузили в багажник мясо, копчёный курдюк, медикаменты, бинты, ампулы.

Когда тронулись в обратный путь, уже вечерело. Алик дремал на переднем сиденье, свернувшись калачиком. Шамиль передёрнул затвор автомата, положил его рядом с сиденьем, включил фары. Возвращаться решил короткой дорогой. Выпитая водка притупила чувство опасности. Свет фар выхватывал из темноты серые валуны камней, островки пожелтевшей от жары травы, тёмные силуэты деревьев. Внезапно в луче света метнулась какая-то тень, ударилась о решётку радиатора, захлебнувшись коротким криком боли, отвалилась в сторону, Шамиль резко ударил по тормозам, прихватив автомат, боком вывалился на обочину. Стояла гулкая, звенящая тишина, трещали цикады. Проснулся Алик, спросил шёпотом:

- Шамиль, что это было?

Шамиль поднялся с земли, пнул ногой большую серую птицу, та зашипела, вытянув шею, поползла в сторону, волоча за собой перебитое крыло.

- Хьа доа валла хьакхица, - выругался Шамиль, - не будет удачи.

За руль он сел хмурый, Алика посадил на заднее сиденье к Женьке, погасил фары. Машина двигалась вперёд почти на ощупь. Надвигающаяся опасность выветрила хмель из его головы. Шамиль сидел напряжённый, подавшись вперёд, зорко вглядывался в дорогу, в любой момент готовый схватить автомат. Женька, на всякий случай, приоткрыл дверь, прижал к себе мальчика, чтобы в любой момент выскочить с ним из машины. Прямо в лобовое стекло ударил сильный луч прожектора, тут же раздался усиленный мегафоном голос:

- Стоять! В случае неповиновения открываем огонь на поражение!

Шамиль заскрипел зубами:

- Ай устаз! - ударил по тормозам, переключил скорость.

Слепящий луч прожектора дёрнулся, переместился позади машины. Шамиль даванул на газ, двигатель взревел, машина, виляя и цепляясь боком за валуны, рванулась назад. Тут же прогремело несколько автоматных очередей. Бросив мальчика на пол машины, Женька успел увидеть, как строчка пулевых отверстий прошила стекло, превращая его в мозаику осколков. Шамиль дёрнулся, от его головы полетели ошмётки и брызги. Как во сне, Женька смотрел на какую-то окровавленную кочерыжку, торчащую на месте его шеи. Из неё бил фонтан крови. Потом он схватил мальчишку за шиворот, зацепил ремень автомата и вывалился из машины. Упал он очень неудачно, закрывая ребёнка, несколько метров пробороздил по земле. Но всё равно Алик вскрикнул, застонал:

- Женя, у меня нога.

Разбираться и осматривать рану было некогда. Превозмогая боль в боку, Женька взвалил мальчика на плечи, схватил автомат и, прихрамывая, побежал по еле видневшейся тропинке, в горы. Спрятавшись за валун, он слышал крики солдат, острый луч прожектора шарил по земле, валунам, дороге. В том месте, где осталась перевёрнутая машина, раздался взрыв, из-за кустов поднялся столб пламени. Прожектор продолжал скользить по камням, не давая подняться. Женька дёрнул к себе автомат, прицелился в слепящий круг, выдохнул:

- Господи, благослови!

Автомат в его руках дёрнулся нервной, злой дрожью. Со второй или третьей очереди прожектор погас, навалилась темнота. Женька неслышной тенью метнулся в сторону. Залёг за валуном, дождался, когда ответные очереди стали кромсать камень, за которым лежал раненый мальчик. Не жалея патронов, выпустил остатки магазина по вспышкам впереди себя. Прижавшись спиной к валуну, быстро сменил магазин, прислушался. В звенящей тишине слышался топот сапог и лязг металла. Кто-то громко матерился, командовал:

- Иванцов, вызывай гвоздику!

Женька кинулся обратно к камню, где оставил мальчишку, шепнул ему:

- Терпи!

Взвалил его на спину, и, пригнувшись, бросился выше, в горы. Гремели автоматные очереди, и звенел тонкий мальчишеский голос:

- Гвоздика, гвоздика, я седьмой. Напали духи, до пяти человек, у нас один трёхсотый. Гвоздика, гвоздика, я – седьмой.

Потом Женька и сам долго удивлялся, как в кромешной темноте, прыгая с камня на камень, он умудрился не сломать себе шею. Наверное, проснулись гены, предков-таёжников, добывающих в тайге зверя, живущих охотой. А может быть, опасность обострила все чувства, заставила превратиться в дикое животное, спасение которого зависит только лишь от быстроты и ловкости ног, остроты зрения и слуха. А может быть, Божья матерь, чей лик он видел в раннем детстве, распростёрла над ним свою ладонь, оберегая от смерти. Только через час он решил сделать короткий привал. Алик уже не стонал и не плакал, он был без сознания. Женька осторожно положил его на землю, осторожно снял окровавленные брюки. Пуля прошила левую ногу. Рана кровоточила и сочилась кровью. Женька с тоской вспомнил об оставленных в машине медикаментах. Он снял с себя футболку, порадовался про себя, что она из хлопка. Разорвал её на ленты, помочился на оставшийся кусок тряпки. Потом вытащил из автоматного рожка патрон, зубами раскачал и вытащил пулю. Высыпал порох на края раны, перекрестился и поднёс зажженную спичку. Тут же мокрой тяпкой прихлопнул вспыхнувший порох. Мальчик закричал от боли. Женька ладонью закрыл ему рот, чувствуя, как острые зубы вцепились ему в пальцы. Торопясь и оглядываясь по сторонам, он перевязал рану и, взвалив мальчика на плечи, бросился в темноту. Он падал и поднимался, колючки раздирали его тело. С каждым шагом ноша становилась всё тяжелее и тяжелее. Поняв, что не донесёт мальчика, бросил автомат. Несколько раз Женька прикладывал ухо к его груди, прислушиваясь к тому, бьётся ли сердце.