Кобзарь - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 12

12

Петербург, 1839

ДУМКА

На что черные мне брови Да карие очи, На что юность мне девичья — Нет ее короче. Годы мои молодые Даром пропадают, Брови черные, густые От ветра линяют. Сердце вянет и томится, Как птица в неволе… На что же мне краса моя Без счастливой доли? Тяжко жить мне сиротою Без родного крова, И родные — что чужие, Не с кем молвить слова, Никто меня не расспросит, О чем плачут очи. Сказать некому дивчине, Чего сердце хочет, Отчего оно, как голубь, Воркует, чуть дышит; Никто знать того не знает, Не знает, не слышит. Ни о чем не спросят люди, Да на что и знать им — Пускай плачет сиротина, Пускай годы тратит… Плачь же, сердце, плачьте, очи, Пока свет вам светит, Громче, жалобнее плачьте, Чтоб услышал ветер И унес бы мои слезы За синее море, Пригожему, неверному На лютое горе.

Петербург, 1839

К ОСНОВЬЯНЕНКО

Бьют пороги; всходит месяц, Как в древнее время. Нету Сечи; нет того, кто Верховодил всеми. Нету Сечи! Очереты Над Днепром вздыхают: «Куда наши дети делись? Где они гуляют?» Чайка с криком реет, словно Мать над сыном стонет, Солнце греет, ветер веет, Пыль по степи гонит. А над степью той курганы Стоят и тоскуют, У буйного спрашивают: «Где ж наши пануют? Где пануют, где пируют? Где запропастились? Воротитесь, гляньте: в поле Колосья склонились Там, где ржали ваши кони, Где трава шумела, Там, где кровь татар и ляхов Морем багровела… Воротитесь!» «Не вернутся! — Грянули, сказали Волны в море. — Не вернутся, Навеки пропали». Правда, море, правда, волны: Такая их доля! Не дождемся долгожданных, Не дождемся воли, Схоронили казачество Седые курганы, Не покроют Украину Красные жупаны. Убогая, сиротою Над Днепром рыдает; Мук ее никто не видит, Слез не замечает. Видит недруг и смеется… Смейся, враг лукавый, Да не очень: знай — все гибнет, Но не гибнет слава! Встанет слава и расскажет, Что было на свете, И где — правда и где — кривда, Скажет — чьи мы дети. Наша дума, наша песня Не умрет, не сгинет… Вот в чем, люди, наша слава, Слава Украины! Не украшена ни златом, Ни хвастливой ложью, Громозвучна и правдива, Будто слово божье: Правда ль, батько-атамане? Правда ль — песня эта? Эх, если бы!., да что скажешь, Коль уменья нету. А к тому же здесь мне люди Враждебны и чужды. Скажешь ты: «Не уступай им!» — Да что в этом нужды? Посмеются над псалмами, Что вылью слезами; Посмеются… Тяжко, батько, Тяжко жить с врагами! Поборолся бы я с ними, Если б сил хватило; И запел бы я, да песню Нужда задушила. Таково-то мое горе! Я зимой суровой По снегам брожу, и трудно Не шуми, дуброва, Мне запеть… А ты, как прежде, С песней неразлучен! Тебя люди уважают За голос могучий. Пой про Сечь им и степные Курганы-могилы, Где какой курган насыпан, Кого схоронили; Пой про диво, что пропало В минувшие лета! Батько! Грянь же, чтобы стало Слышно всему свету: Как рубилась Украина За волю и право, Как по свету полетела Казацкая слава: Батько, грянь, орел наш сизый! Пусть хоть раз единый Нагляжуся я сквозь слезы На мать-Украину; Пусть хоть раз еще услышу, Как море играет, Как девушка под вербою Гриця запевает; Пусть я вспомню на чужбине Радость молодую, Пока в гроб чужой не лягу И в землю чужую!

Петербург, 1839

ИВАН ПОДКОВА

В. И. Штернбергу

I Было время — на Украйне Пушки грохотали. Было время — запорожцы Жили-пировали. Пировали, добывали Славы, вольной воли. Все то минуло — остались Лишь курганы в поле. Те высокие курганы, Где лежит зарыто Тело белое казачье, Саваном повито. И чернеют те курганы, Словно горы в поле, И лишь с ветром перелетным Шепчутся про волю. Славу дедовскую ветер По полю разносит… Внук услышит — песню сложит И с той песней косит. Было время — на Украйне В пляску шло и горе: Как вина да меду вдоволь — По колено море! Да, жилось когда-то славно! И теперь вспомянешь — Как-то легче станет сердцу, Веселее взглянешь.