Кобзарь - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 64

64

Кос-Арал, 1848

«Когда бы встретились мы снова…»

* * * Когда бы встретились мы снова. Ты испугалась бы иль нет? Какое тихое ты слово Тогда промолвила бы мне? Нет. Ты меня и не узнала б, А может, вспомнив, и сказала б, Что все приснилось лишь во сне! А я бы радовался снова Подруге, доле чернобровой! Когда бы вспомнил и узнал Веселое и молодое Былое, горькое такое, Я зарыдал бы, зарыдал, Благодарил, что не правдивым, А сном лукавым разошлось! Водой-слезами разлилось Далекое святое диво!

Кос-Арал, 1848

[МАРИНА]

Как гвоздь в груди кровоточащей, Марину эту я ношу. И написал бы о пропащей, Так что ж? Сказали б, что грешу, Что это я по злобе вящей Такое про господ пишу, Про то, как душу баре тешат… Сказали бы, что дурень брешет, — Ведь сам он крепостной, Необразованный, простой. Но, видит бог, мужик не брешет; Стыдиться ль мне, что я не пан? Но стыдно мне, стыд сердце гложет За просвещенных христиан. Зверь сотворить того не может, Что вы, кладя поклоны, Творите с братьями… Законы Писали палачи за вас… А вам-то что… Вы в добрый час Спешите в Киев, чтоб получше Грех замолить на всякий случай У схимника!.. И то сказать, — Что плакаться буду! Ведь уже мне не увидеть Ни добра, ни худа, А кому, скажу, не видеть, Все тому едино… Так спеши ко мне скорее С милой Украины, Моя дума пречистая, — Прилети, поведай, Верная моя подруга, Q Марине этой: Что у пана злого с нею, С беднягою, сталось. Да шепотом, чтоб чужие Люди не дознались, А то скажут, что мы грабить На дорогах стали… И сошлют еще подальше — Поминай как звали… …На днях в краю одном Справляли свадьбу всем селом, А из костела ехал Приказчик, пан — кто разберет! Сменялся пляской хоровод, За гиком да за смехом Никто не видел, как проехал Тот управитель остроглазый. А он, проклятый, сразу Приметил молодую! Что ж не придавит небосвод Дрянную тварь такую, Как этот лях! Второй лишь год, Как он с немецкими плугами Худым приехал из худых Сюда, а девушек простых Пустил по свету с байстрюками Немало, хоть женат… К тому же Имеет миленьких таких Двух деток — вылитых Двух ангелочков. Встретить мужа Выходит пани молодая, За ручки деточек ведет. А пан из брички вылезает, Слугу за новобрачным шлет, Потом детей своих ласкает, Жену, голубку молодую, Три раза, бедную, целует. Беседуя, домой пошли. Злодей не ожидает кары. Вот молодого привели (Из-под венца — в гусары), Наутро в город отвезли, Да и забрили в москали! Вот так, не долго размышляя, У нас порой кончают! А молодая? Что ж без пары Растратить ей судил господь Красу и молодость? Как чары, Распалось все и растеклось… Так что же, вновь ей довелось Батрачить? Нет, не Довелося! — При пане место ей нашлося. Уж не Мариною зовут Ее — Марысей, не иначе… Всплакнуть сердешней не дают, Она ж забьется в угол, плачет, Чудная! Жжет ее печаль, Ей мужика простого жаль. А оглянулась бы, вгляделась — И рая бы не захотела: Чего угодно пожелай, Всего дадут, да и помногу. «Не надо, скажешь, мне, убогой, И в хате рай…» И не мечтай, Самой смекнуть об этом можно… Смотри, как ходит жеребцом Вокруг тебя сам пан вельможный: Как хочешь — худом иль добром, — А будешь панскою роднею, Хоть в петлю полезай!.. С мольбою В панские палаты К пану мать ходила. Бить велел, проклятый, Гнать старуху силой… Что тут делать было? Рыдаючи, в село пошла. Одна лишь доченька была — И та погибла… Как ворон в поднебесье крячет, Суля дожди и неудачи, Так я про слезы да печаль О тех — без племени, без роду — Пишу, хотя кому их жаль? И слезы лью без счету. Мне жаль несчастных! Боже милый, Даруй словам святую силу — Людское сердце пробивать, Людские слезы источать, Чтоб милость душу осенила, Чтоб тихая легла печаль На их глаза, чтоб стало жаль Моих дивчаток, чтоб учились Путями добрыми ходить, Святого господа любить И брата миловать… Насилу Домой старуха дотащилась; Цветы — за образом святым, И на окне стоят цветы, На стенах красками кресты, Как будто добрая картина, Понамалеваны… Марина! Марина это, все она. И нет Марины, мать — одна! И поплелась она из хаты, Чтоб вновь на барский дом проклятый С пригорка глянуть: подошла К хоромам, подле тына села И всю-то ноченьку сидела И плакала! Вот из села Отару пастухи погнали, А мать сидела и рыдала; Уже и солнышко взошло, Зашло, и сумерки сгустились — Все не идет она в село, Сидит под тыном… Гнали, били, Собаками ее травили, Сидит — и все тут… А Марина в платье белом Невестой Христовой Плачет под замком, возносит К всеблагому слово. Никому войти в светлицу Пан не позволяет, Сам ей пить и есть приносит. Просит, умоляет, Чтобы на него взглянула, Чтоб утерла очи… И взглянуть она не хочет, Пить и есть не хочет. Приступиться к ней не может, Бесится, проклятый. А Марина вянет, сохнет В палатах богатых. Уже лето миновало, Зима наступила, А Марина сидит себе, Все слова забыла И уже не плачет даже… Вот так втихомолку Пан допек ее, а все же Не добился толку. Хоть зарежь ее — упряма, Горда не по чину… Поздно вечером зимою Глядела Марина, Как за черным лесом в небе Красною бадьею Луна всходит… «И я тоже Была молодою», — Прошептала, задумалась, А потом запела: «Хата — что палаты. Гости пришли в хату, Расплетали косы, Ленты вынимали, А пан просит сала, А черт хлеба просит. А гуси, гусята В теплый край куда-то За море стремятся!..» Собаки лают, злятся, Гогочут на дворе псари, А пан побагровел, горит От ярости, идет к Марине, Как Кирик пьяный… А у тына, Не чуя стужи, мать Марины, Как в хате, знай себе сидит. Совсем старуха одурела, Мороз от ярости трещит, Луна из красной стала белой, С опаской сторож в било бьет — Не потревожить бы господ… Ан глядь, хоромы запылали. Пожар! Пожар! Повырастали Тут люди — как из-под земли. А может, здесь они росли, Как будто волны, прибывали И не напрасно удивлялись! — Ведь было видно людям тем: Марина, голая совсем, Со старой матерью плясала Перед хоромами и — страх! — Запела вдруг, держа в руках Нож окровавленный… «То не та ли, кумася, Так разубралася!.. Как была я пани, Ходила в жупане, Паны увивались, Руку целовали!»