Кобзарь - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 73

73

Кос-Арал, 1848

«Спит отец мой в могиле…»

* * * «Спит отец мой в могиле, Мать-старуха скончалась, Без совета, без помощи Я на свете осталась. Где я горе спрячу, Где найду удачу? Пойду ли батрачить, Дома ли поплачу? Ой, пойду, пойду в дуброву, Посажу я мяту, Если примется, не брошу Я родимой хаты. Придет в хату мой желанный, Хозяйничать будем. А не примется — пойду я Искать счастья к людям». Принялась в дуброве мята, Растет-зеленеет. А девушка в чужих людях Чахнет и дурнеет.

Кос-Арал, 1848

«Из похода не вернулся…»

* * * Из похода не вернулся Гусарик-москаль. Что ж он так мне приглянулся? Что ж мне его жаль? Оттого ль, что черноусый, Что в жупан одет он куцый, Что Машею звал? Нет, не это грусть наводит, — Красота моя уходит, Замуж не берут. А дивчата, как сойдутся, Всё, проклятые, смеются, Гусаркой зовут.

Кос-Арал, 1848

«Во граде Вильно достославном…»

* * * Во граде Вильно достославном Вот что произошло недавно… Тогда стоял… Но трудно мне В поэму втиснуть это слово… Тогда в просторный и суровый Он превращен был лазарет, А бакалавров разогнали За то, что шапок не ломали Пред Острой брамой… Что дурак, Заметно сразу, но никак Назвать не смею, правый боже, Того студента — ну, так что же? То был сын ясновельможный Литовской графини: Мать заботилась о милом, Единственном сыне. Не как пан дитя училось И шапку снимало В Острой браме; было б ладно, Да беда настала! Он влюбился не на шутку, Был молод, сердешный, Выбрал юную еврейку И хотел, конечно, Тайну соблюдая, Чтоб не знала мать родная, На красавице жениться. Вот была какая — Та еврейка. Все сидела До глубокой ночи Пред окном и утирала Печальные очи… И она его любила, И страх как любила. На бульвар гулять ходила И в школу ходила Все с отцом. И что тут делать С долею проклятой? А банкир один из Любска[23] Евреечку сватал. Что же делать тут влюбленным, — Идти в Запрет детям? Утопиться? Без еврейки Не житье на свете Юноше. Старик проклятый Знать того не знает, Дочь единственную крепко Дома запирает. Как идет он утром в лавку, — Сторожила б строже, Нанимает Рухлю. Что же! Рухля не поможет. Где девушка эту книгу, Где роман читала — С тонкой лестницей из шелка, — И Рухля не знала. Может, сама догадалась, Только так случилось, Что себе сплела такую ж И в ночи спустилась Вниз, на улицу, к студенту. Тут бы им скрываться, А они (понятно — дети) Сразу — целоваться У ворот немедля стали. А отец тут вскоре Как безумный выбегает С топором. Ой, горе, Горе матери несчастной! Сына не зови ты: На улице валяется Сынок твой убитый. Он погублен изувером. Горе приключилось! Евреечка (что за сила В девушке открылась?) Бросилась, топор схватила И по обух живо В грудь отцовскую всадила. Вот такое диво В старом городе преславном, В Вильне приключилось. И дивились долго люди, Где же притаилась Евреечка та, гадюка, Что отца убила? В Вилии она тихонько Ночью утопилась. И нашли ее в Закрете; Там и закопали. А графиня без сыночка Осталась в печали, В Рим уехала, я слышал, Да там и осталась, Да с маркизом неким нищим, Молвят, обвенчалась. Может, люди лгут — не знаю, — На то они люди, И вдовицу не забудут И всегда осудят!

Кос-Арал, 1848

«Заслонило черной тучей…»

* * * Заслонило черной тучей Да белую тучу. Вышли с турками татары Бедой неминучей, Из Полесья шляхта лезет, А гетман-попович С Ромоданом напирает, Глупый Самойлович! Будто вороны да галки Со всего со свету Рвут и тащат Украину… Чигирине, где ты? Где ты, старый Дорошенко, Запорожский рыцарь? Захворал ты иль боишься С вороньем сразиться? И заплакал Дорошенко От тоски-кручины: «Не боюсь я, атаманы, — Жалко Украину. Не развею вражью силу И не стану драться!.. Булаву мою возьмите Гетманскую, братцы! Отнесите москвитянам: Пусть Москва узнает, Что ей старый Дорошенко Больше не мешает. А я что же, запорожцы? Я надену рясу, Буду бить себе поклоны У святого Спаса». Зазвонили колокольни, Пушки грохотали… В два отряда заднепровцы С москалями стали На всю милю. Показали Булаву народу… Будет пить тебе, казаче, Из Тясмина воду. Положили булаву ту Поповичу в ноги… В монастырь иди, казаче. Думай там о боге! Не пустили Дорошенко И в рясе узнали: В кандалы его забили, В Сосницу услали, А оттуда в Ярополче[24] — Будешь ты спокоен… Вот, брат, что с тобою сталось, Запорожский воин… Выглянуло из-за тучи Солнце над Чигрином. Пошли турки и татары Домой с Украины. Ляхи со своим Чарнецким, С поганым Степаном, Подпалили церковь божью. И кости Богдана Да Тимоша в Субботове Сожгли озверело И ушли, как будто сделав Божеское дело. А московские знамена В воскресенье рано За поповичем уплыли Шляхом Ромоданом. Как орел с плечом подбитым, Без крыла и воли, Дорошенко угасает От тоски в неволе. Да и умер. Надоело Носить ему цепи… И забыли атамана Широкие степи. Только ты, святой Ростовский, Дорошенко вспомнив, Друга своего большого, Повелел часовню Над его воздвигнуть прахом Да, раздувши ладан, По гетману панихиду Отслужить, как надо. С той поры приходят люди В тот день и, кручинясь, По гетману панихиду Правят и поныне В Ярополче. вернуться

23

Любск — замок над Вилией. (Прим. Т. Шевченко.)

вернуться

24

Село около Москвы. (Прим. Т. Шевченко.)