Избранные научно-фантастические произведения в 3 томах. Том 1 - Уэллс Герберт Джордж - Страница 57

Он взглянул в окно на совершенно ясное небо, на залитый солнцем сад, затем — с легким сомнением — на лицо своей родственницы.

— Мне кажется, — сказала она твердо, — раз вы едете в Лондон, надо взять зонтик. Погода быстро меняется, а до станции отсюда далеко.

Из Лондона Уэддерберн возвратился несколько возбужденный.

Он приехал с покупкой! Редко случалось, чтобы он сразу решался, но на этот раз решился сразу и купил.

— Это Ванды, — перебирал он купленные орхидеи, — вот это Дендробиум, а здесь — несколько видов Палеонофиса.

Пока ел суп, он с нежностью посматривал на свои покупки. Растения были разложены перед ним на белоснежной скатерти, Уэддерберн медленно ел и всё рассказывал и рассказывал о них экономке. У него давно вошло в привычку по вечерам заново переживать вместе с ней, к их обоюдному удовольствию, свои поездки в Лондон.

— Я же знал, что сегодня со мной что-нибудь да случится. Вот я и купил всё это! Уверен, что некоторые из них, понимаете, хоть некоторые, должны оказаться замечательными. Не знаю — почему, но я просто уверен. Так уверен, будто кто-то мне обещал.

— Вот этот, — указал он на сморщенный клубень — точно не установлено, какой. Может быть, Палеонофис, а может быть, и нет. Вдруг это новый вид орхидеи, даже какой-нибудь новый род! Это последняя орхидея из тех, которые собрал бедняга Бэттен.

— Не нравится она мне, — заявила экономка. — Уж очень безобразная форма у этого клубня!

— По-моему, он просто без всякой формы.

— Как противно торчат вот эти штуки, — твердила она.

— Ничего, завтра упрячу их в горшок.

— Точно паук, который притворился мертвым, — сказала экономка.

Уэддерберн улыбнулся и, чуть наклонив голову набок, снова оглядел сморщенный клубень:

— Он, конечно, некрасив, этот жалкий комочек, но нельзя о таких растениях судить, пока они в сухом состоянии. Из каждого может выйти очень, очень красивая орхидея. Завтра у меня будет много дела! С вечера я всё обдумаю, а завтра уж примусь высаживать.

— Бедняга Бэттен! Его нашли не то мертвым, не то умирающим в мангровом болоте, — продолжал он через некоторое время, — а под ним одну из этих самых орхидей, раздавленную его телом. До этого он несколько дней болел какой-то местной лихорадкой. Кажется, даже был без сознания. Эти тропические болота такие страшные… Говорят, всю кровь до последней капли из него высосали пиявки в джунглях!… Кто знает, может быть, именно этот цветок и стоил ему жизни.

— Цветку, по-моему, это ценности не прибавляет!

— Жена пусть слезы льет, обязан муж трудиться, — глубокомысленно заметил Уэддерберн.

— Подумать только, умирать и таких условиях, в мерзком болоте! Болеть лихорадкой, а кроме хлородина да хинина и принять нечего. Предоставьте мужчин самим себе, они и будут жить только хлородином и хинином. А вокруг ни души, кроме противных туземцев! Говорят, андаманские островитяне — самые ужасные дикари, и уж во всяком случае ухаживать за больными они не умеют кто же их там обучит как следует? И для чего жизнью жертвовать? Чтобы у людей в Англии были орхидеи!

— Что и говорить! Приятного в этом мало, но есть люди, которым такие приключения, кажется, нравятся, — сказал Уэддерберн. — Как бы то ни было, туземцы в его партии были достаточно цивилизованными, чтобы сохранить коллекцию, пока не вернулся его коллега-орнитолог из внутренних районов острова. Правда, они не разобрались в разновидностях орхидей и к тому же дали им завянуть. Хотя, знаете, от этого цветы мне кажутся лишь интереснее…

— Не интереснее, а отвратительнее. Я бы боялась, ведь на них, может быть, сидит лихорадка. Представить себе только: на этих уродах лежало мертвое тело… Я об этом раньше не подумала. Как хотите: мне кусок в горло не лезет!

— Хорошо, я уберу их со стола и положу на подоконник. Мне их там будет не хуже видно.

Несколько дней Уэддерберн почти не выходил из своей жаркой и влажной теплицы: всё возился с древесным углем, кусками тикового дерева, мохом и другими тайнами, известными любителям орхидей. Он считал, что для него настало замечательное, полное неожиданностей время. По вечерам, в кругу друзей, он не уставал рассказывать об орхидеях, снова и снова повторяя, что ждет от них чего-то необычайного.

Несмотря на тщательный уход, несколько орхидей из вида Ванда и Дендробиум, погибли, но странная орхидея вскоре начала проявлять признаки жизни. Уэддерберн был в восторге. Как только он заметил, что орхидея оживает, он сразу позвал экономку, которая варила варенье.

— Вот это почка, — объяснял он. — Вот здесь скоро появится множество листьев. А эти штучки, которые пробиваются тут наружу, — воздушные корни.

— Они мне напоминают растопыренные белые пальцы, торчащие из бурого комка. Не нравятся они мне! — сказала экономка.

— Но почему?

— Не знаю. У них такой вид, точно хотят меня схватить. Нравится так нравится, противно так противно, — ничего с этим не могу поделать!

— Может, это только мне так кажется, но я не помню другой орхидеи с такими воздушными корнями. Смотрите, они чуть-чуть сплющены на концах!

— Нет, не по душе они мне, — повторила экономка, поежилась, точно ее знобило, и отвернулась. — Знаю, что глупо… Мне, право, жаль… а вам-то еще они так полюбились, — но я не могу забыть этот труп.

— Ну, может, он лежал и не на этом именно месте. Это просто моя догадка.

Экономка пожала плечами.

— Как бы там ни было, а эта орхидея мне совсем не нравится, — твердила она.

Уэддерберна и на самом деле немного обидело ее отвращение к орхидее. Однако это нисколько не помешало ему, когда вздумается, разговаривать со своей родственницей об орхидеях вообще и этой — в частности.

— Странная вещь — орхидеи, — сказал он как-то, — в них столько сюрпризов и неожиданностей. Знаете, сам Дарвин изучал их опыление и доказал, что у обыкновенной орхидеи такое строение, чтобы мотыльки могли легко переносить пыльцу от цветка к цветку. И что же? Оказывается, есть множество известных нам орхидей, строение которых препятствует обычному опылению. Например, некоторые Циприпедиумы. Среди известных нам насекомых нет таких, которые могли бы их опылить. А у иных Циприпедиумов вовсе нет семян.

— Но как же в таком случае они размножаются?

— Специальными отводками, клубнями, вот такими отростками. Это объяснить нетрудно. Загадка в том, для чего тогда цветы?

— Очень возможно, — продолжал он, — что и моя необычная орхидея может оказаться в этом смысле исключительной. Если так, я буду ее изучать. Мне давно хотелось стать исследователем, как Дарвин, но до сих пор всё было некогда или что-нибудь мешало. Сейчас начинают распускаться листья. Ну, пойдите же на них поглядеть!

Но экономка сказала, что в оранжерее чересчур жарко: голова разбаливается. Она ведь видела орхидею совсем недавно. Некоторые воздушные корни, теперь уже длиной свыше фута, к сожалению, напомнили ей длинные жадные щупальца. Даже во сне ей привиделось, будто они растут с невероятной быстротой и все тянутся к ней. Нет, она твердо решила, что больше на цветок и не взглянет.

Пришлось Уэддерберну восхищаться листьями необычайного растения в одиночестве. Они были, как всегда, широкие, но необычно блестящие, с темно-зеленым глянцем и с ярко-красными пятнами и точками у основания. Таких листьев у других орхидей он до сих пор не встречал.

Растение поставили на низкую скамейку, около термометра, рядом с нехитрым приспособлением — краном, вода из которого, падая на горячую трубу, проложенную в теплице, помогала сохранять здесь необходимую влажность.

После обеда Уэддерберн теперь только и делал, что гадал, как будет цвести необыкновенная орхидея.

Наконец это великое событие свершилось!

Не успел он как-то раз войти в маленький стеклянный домик, как догадался, что орхидея распустилась, хотя большой Палеонофис и закрывал угол, где стояла его новая любимица. Воздух был напоен особым ароматом, пряным и душистым; он подавлял все остальные запахи в этой тесной, насыщенной испарениями теплице.