Предновогодье. Внутренние связи (СИ) - Хол Блэки - Страница 6

В полном молчании мы взирали друг на друга несколько долгих секунд.

— Левый минус полтора, правый минус четыре. Миопия средней степени, — заключил хозяин кабинета, отнимая от лица лопатку. — Я прав?

Хороший у него бас, оперный. Мне даже не пришлось разворачиваться боком, чтобы лучше слышать оклемавшимся ухом.

— Средняя миопия. Совпадает? — повторил еще громче обладатель зычного голоса.

— А? — растерялась я.

— Дайте ваши документы, — протянул руку мужчина, с нетерпением пощелкав пальцами. Я суетливо подала пакет, и бородатый дяденька извлек из конверта на свет божий все грязные секреты моей жизни — личное дело, медицинскую карту, выписки и характеристики с прежних мест учебы, поддельные заключения вис-экспертизы, полисы: страховой и социальный, и напоследок пять фотографий стандартных размеров.

— Не то, не то… — рылся он в бумагах, бормоча: — Ага… Четвертая, резус отрицательный… баланс мышечных и костных тканей… паразитоустойчивость… так… вот… Минус один, плюс два. Проклятье! — воскликнул мужчина, в сердцах отшвырнув лопатку. От неожиданности я вздрогнула.

Некоторое время дяденька крутился с задумчивым видом в кресле, сложив на животе руки в замок, а потом вперил взгляд на книжную полку слева. Постепенно его лоб разгладился, бледное лицо приобрело умиротворенное выражение.

— Вы кто? — спросил с интересом мужчина

— Я, собственно, по переводу. Вот направление, — торопливо сунула издырявленную собачьими зубищами бумажку.

Дяденька откинулся вместе со спинкой кресла назад, покрутился, поглядывая то на меня, то на направление.

Молчание затянулась. У меня мелькнула мысль, что сейчас хозяин кабинета сделает вид, будто не знает, о чем идет речь, и укажет на дверь. Уж не знаю, порадовалась бы я такому повороту событий, или стоило начинать печалиться. Думаю, увидев мою физиономию на пороге, родитель не замедлил бы сразу же утопить "любимую" дочурку.

— Отлично…м-м-м… Эва Карловна. Поздравляю, вы зачислены на факультет нематериальной висорики переводом из родственного колледжа. Документы сдадите в отдел кадров, — мужчина сгреб документы и засунул в конверт.

Мы снова поиграли в молчаливые гляделки. Я первая отвела взгляд. Неловко чувствовать себя дрянью-самозванкой, незаконно занимающей чье-то место, на котором с полной отдачей мог бы учиться кто-нибудь более достойный и способный.

— Отдел кадров левее по коридору, кабинет 1097/У, не забудьте. Сдадите направление, — дяденька размашисто расписался на бумажке, причем зубастая перфорация совершенно не затормозила размах пера. — Дальнейшие указания получите там же. Следом посетите хозчасть, возьмете квитанцию на общежитие. Расписание и список предметов — у старосты группы, фамилия Касторский. В целом все. Вопросы есть?

Я замялась.

— Ну-ну, не стесняйтесь, Эва Карловна, смело задавайте вопросы, — разрешил великодушно мужчина.

— Где мне переночевать, если отдел кадров и хозчасть не работают?

— С чего вы взяли, что они не работают? — изумился он.

— Все двери заперты. Может, сегодня выходной?

Вместо ответа дяденька захохотал громко и раскатисто. Каждое "ха" казалось таким же круглым и большим, как и он сам. Отсмеявшись, он утер выступившие слезы и опять бросил долгий взгляд на книжную полку слева.

Да что там такое интересное? Между книгами теснились серебристый кубок, невысокая стела из прозрачного желтоватого материала, кривобокие куски камней и овальное зеркало на подставке. Обычное дамское, в зеркальной поверхности которого я поймала пытливый взгляд глубоко посаженных черных глаз.

Внезапно мужчина обратил взор на меня, и зеркальный контакт прервался.

— Двери закрыты для тех, у кого нет соответствующей цели.

— А как же…

— Значит, цель не соответствовала, — ответил мягко дяденька. Мне даже показалось, что в его голосе проскользнули теплые интонации. Я повнимательнее присмотрелась к сидящему, выискивая подвох, и не нашла.

— Кстати. Прошу прощения, не представился. Генрих Генрихович Стопятнадцатый, занимаю должность декана факультета нематериальной висорики. Поскольку нам с вами придется неоднократно пересекаться, считаю нужным познакомиться ближе, — хозяин кабинета протянул ладонь для рукопожатия. Она оказалась большой и теплой. Я бы сказала, уютной. Это ощущение мне понравилось — надежности и защищенности. Странное, давно забытое чувство. У меня засосало под ложечкой, в носу засвербело. Чтобы не расчувствоваться, я отвлеклась на серое небо за окном. На улице дождь сменился некрупным, но частым снегом, устремляющимся косыми полосами к земле.

Ухо снова стрельнуло, напомнив о себе.

— А знаете, что? — воскликнул Генрих Генрихович и, с шумом отодвинув кресло, поднялся из-за стола. — Давайте-ка почитаю вам стихи! В плохую погоду хочется прикорнуть у горящего камина со стаканчиком грога, предаваясь размышлениям о вечном и о смысле жизни.

Первоначально, увидев декана сидящим в кресле, я решила, что передо мной маленький грузный толстячок, однако сейчас, когда он возвышался над столом в порыве творческого энтузиазма, я поняла, что крайне заблуждалась. Генрих Генрихович оказался высок и могуч. Не обладая атлетической фигурой, он, меж тем, имел плотное телосложение без лишней обрюзглости. Черный костюм-тройка, курчавые темные волосы и классическая бородка оттеняли бледное лицо мужчины.

Засунув руки в карманы брюк, отчего борта пиджака разошлись, открывая небольшой животик, поддерживаемый элегантной жилеткой, Стопятнадцатый развернулся лицом к окну и, задрав подбородок, устремился взглядом в далекие заоконные дали. После чего начал нараспев читать зычным голосом:

— Белую розу сорву, печалью тебя осыплю.

Тщетно зову, ты не ждешь меня больше,

Озаряет томленье усталые нивы и рощи,

Заставляя биение сердца умолкнуть…

И так далее, и в таком же духе. В стихотворении — если можно считать его таковым — сквозили меланхолия и тоска по несбывшимся надеждам. Герой метался и тщетно баловал даму сердца цветочками и прочими подарками. Она же, коварная душа, вела себя стервозно, периодически пронзая сердце поклонника острыми иглами ревности.

Заунывные интонации навевали сонливость, и мои глаза норовили закрыться, причем желание возникало только одно — слепить веки намертво и уснуть наисладчайшим сном.

— Приди же, мщенья дух коварный! — воскликнул чтец громче, чем обычно, и я, вздрогнув, выплыла из сомнамбулического транса. — Ну, как?

— А-а… э-э… — растерялась спросонья.

— Это белые стихи. Называются "Обращение к Эль", — не отрывая взора от окна, пояснил Стопятнадцатый. — Написаны здесь же, под влиянием момента. Мною.

— О! — только и смогла выдавить я.

— Эва Карловна, вы вольны сказать, что сия бредятина… есть бредятина. Соглашусь, не обижаясь, — поэт-белостишец кротко взглянул на меня и снова обратился к пейзажу за стеклом.

— Ну, что вы, Генрих Генрихович! Даже очень… мило. Местами сильно и с надрывом.

— Да? — декан вернулся в кресло, натужно заскрипевшее под его весом. — Приятно слышать столь лестное мнение постороннего человека. Я, знаете ли, люблю пописывать этакое… Ненавязчивое и отвлекающее от серых будней. При случае что-нибудь вам почитаю, из раннего.

— Буду рада, — машинально согласилась я светским тоном. — В любое время, как устроюсь на новом месте.

И тут же прикусила язык от собственной наглости. Стопятнадцатый окинул меня веселым взглядом:

— Поспешите, учащаяся, и не забудьте вовремя поставить соответствующую цель перед собой. Вернее, перед нужной дверью. Ваши документы на столе.

В сумятице я покинула кабинет декана и отправилась на поиски отдела кадров, не подозревая о том, что едва за мною закрылась дверь, Генрих Генрихович Стопятнадцатый взял с полки зеркальце и принялся внимательно разглядывать себя.

Он необычайно разволновался решимостью, с коей прочитал свое творение незнакомой маленькой девчонке. Однако желание высказаться перед ней рвалось откуда-то из глубины, раздирая душу в кровь, и Стопятнадцатый не смог отказать себе в небольшом мазохизме.