Песни черного дрозда (сборник) - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 89

Сергеич весь день провёл в раздумье. Вроде бы надо понаблюдать за Хобиком, пока поправится. Но и бежать к лесникам тоже надо, пока браконьер недалеко отсюда ходит.

Ближе к вечеру Сергеич отворил дверь. Хобик доедал мешок травы. И нос повлажнел. На поправку, рана не серьёзная.

— На-ка хлебушка, игрунец, — сказал он, и Хобик, почуяв добрый запах, потянулся за краюшкой.

Утром чем свет Хобик забарабанил. То рогом, то копытом по двери. Открывай, чего там! Александр Сергеевич накинул телогрейку, вышел и откинул доску. Хобик за порог выскочил. Но не дал стрекача. Сначала за хлебом потянулся, слюну пустил. И пока не съел, не отошёл, не сторонился, можно было бы словить и снова в домик запереть. Ручной.

Съев все до крошки, ноздри раздул, уши выставил — а тут как раз мелькнула в дальних кустах тонкая голова оленухи. Хобик почуял её, весь как-то подтянулся и неспешной рысью, чуть припадая на ногу с белой перевязью выше колена, пошёл в кусты.

— Ну, быть по тому. — Александр Сергеевич только затылок поскрёб.

А Хобик уже стоял возле оленухи. Ткнулся носом в её мордочку, приподнял и опустил треугольник хвоста — поздоровался, одним словом. Она обнюхала его, но так и не решилась дотронуться носом до белого на ноге. Человеческий дух исходил от материи.

Хобик этого не понимал. После рук доброго старого человека, после его хлеба, травы, слов непонятных, но по тону совсем не страшных, после всего этого сердце дикого зверя опять потеплело, и все происшедшее недавно на солонцах — выстрел, боль, бегство и спасение — показалось ему нелепым, ужасным сном.

Умиротворённый, окрепший, он пристроился сбоку своей приёмной матери, и они пошли прочь, чтобы найти своё потерянное стадо.

Смотритель приюта, проводив оленей, собрался, сунул за пояс топор, забросил за сутулую спину рюкзак и отправился через луга на ближайший кордон, где имелась рация, связывающая лесников между собой и со всем остальным миром.

Глава девятая

ЗА ТУРАМИ

1

Саша пробыл дома немного.

Елена Кузьминична успела за это время постирать и починить его порядком исхлёстанную одежду и ещё нашла время, чтобы расчесать густую шерсть на Архызе и повыбирать из неё колючки, порядком досаждавшие овчару. Архыз стоически перенёс не очень приятную процедуру. Обиженная морда его и влажные полуприкрытые глаза говорили: «Раз надо, значит, потерпим».

Саша привёл в порядок свой лесной дневник, куда день за днём записывал все, что видел и замечал, потом начал подбирать какие-то справки, ходил в поселковый Совет, рылся в бумагах отца и что-то писал.

Мать не без тревоги спросила:

— Уж не в газету ли опять?

Он скупо улыбнулся.

— Нет. По другому адресу. — И, увидев, что ей очень хочется знать, добавил: — Заявление в университет.

Она расцвела.

— Ох, как ты меня обрадовал! — Елена Кузьминична с чувством поцеловала его, погладила, как маленького, по голове. — Я уж думала, совсем забыл. А напомнить духу не хватало. Ну, а Танечка?

Против обыкновения, Саша, вернувшись из Жёлтой Поляны, передал матери привет только от старых Никитиных, а про Таню не упомянул. Елена Кузьминична догадалась: что-то произошло. Но бередить сыновнюю душу не стала. Помирятся. А сейчас не удержалась.

— Она — уже, — коротко и как-то резковато ответил он.

— Ну и слава богу. Вместе на экзамен поедете.

— Ещё неизвестно…

Сказал, и лицо у него потемнело. Тане есть с кем поехать. Саша для неё сторонний.

Впервые он осознал, что их школьная, многолетняя дружба может завянуть и не будет ничего-ничего. В глубине души Саша ещё надеялся на что-то, но это была слабая надежда. Уж лучше бы он не летал в Жёлтую Поляну!

Конверт со своим заявлением он отнёс на почту вечером накануне нового похода в горы.

Зоолог Котенко предупредил его по рации, что утром за ним заедут трое хлопцев из заповедника и что машина подбросит их до последнего посёлка, где кончается дорога. Там уже стоят вьючные лошади и собрано все необходимое. Поедут на отлов десяти туров для зоопарков.

Саша спросил, какой маршрут.

— На Тыбгу, — ответил Котенко. — Ты не бывал там.

Действительно, он только слышал об этом урочище и о горе того же названия. Глубокий резерват, в стороне от известных троп.

— Архыза оставишь дома, — предупредил зоолог.

Понятное дело. Но Саша все-таки пожалел овчара. Сидеть на привязи в такие дни…

А дни действительно установились редкостные. Теплынь. Почва насыщена влагой, все растёт на глазах.

Когда он ранним утром надел на Архыза ошейник и загремел цепью, глаза овчара наполнились печальным недоумением. За что?

— Отдохни, Архыз, — сказал Саша, поглаживая вытянутую вверх голову собаки. — И вообще полежи, помечтай. Я скоро.

Часов около семи у дома Молчановых остановилась полуторка. В кузове сидели двое, в кабине ещё один лесник. Каково же было удивление Саши, когда он увидел Ивана Лысенко!

— Ты?

— Как видишь. — Парень широко улыбался.

И Саша подмигнул ему. А почему бы и нет? Хлопец хоть и попался, но все знают — по глупости. А так он смышлён, вынослив, лес и зверя знает отлично.

В кузове, куда прыгнул Саша, лежали клетки, мешковина, верёвки, тросик, всякая мелочь для балагана, даже железные трубы. Никто не знал, удачно ли перезимовал балаган, поставленный на отроге Тыбги.

Помахал матери, услышал тихое, жалобное повизгивание Архыза, вздохнул и уехал.

Первую ночь ловцы и вьючные лошади провели уже высоко, на границе леса и луга, где начинались знаменитые пастбища Абаго. Там никто не выпасал скота, потому что входили они в зону глубокого резервата, то есть нетронутой природы.

Абаго отделялось от Эштенского нагорья глубокими ущельями, среди которых особой недоступностью славилось урочище Молчепы. Завидное место для оленьих стад. Покатые холмы с отличной травой, берёзовые опушки, кусты кизила, вереска, ягодники создавали превосходный, обильный ландшафт, перекрытый с юга высокой скалистой грядой Главного Кавказа, в черте которой и высилась Тыбга. Луга обрывались в долину речки Холодной, а на другом её берегу подымались почти отвесные стены хребтов Джемарука и Аспидного, названного так неспроста: он оставался чёрным даже при свете солнца. Край необыкновенной красоты.

К балагану доехали на заходе солнца. Пересекли чавкающее болото, взобрались по крутому склону с густым березняком на второй отрог Тыбги и тут, у ручья, увидели почерневший дощатый балаган, крытый шифером. От углов его шли проволочные растяжки, стекла в окне уцелели, только трубу снесло.

Разгрузили лошадей, и они ушли пастись.

Отрог Тыбги плавно начинался почти от самого балагана. Большой, перепоясанный снегом, он все время сочился холодной водой, но ярко-синие колокольчики и красный водяной перец уже разукрасили бок горы, нагретый солнцем; цветы придавали Тыбге весенний, нарядный вид.

Восточный отрог являлся чем-то вроде постоянной кормушки для туров, но отнюдь не жильём. Они проводили время на недоступном Джемаруке, отделённом узкой лесистой долиной. Там, среди камней, на головокружительной высоте осторожные горные козлы чувствовали себя в полной безопасности. Только проголодавшись, переходили ручей и подымались на отрог, где сочная трава, а чуть выше, под отвесной стеной, и солонцы вокруг многочисленных родников.

Тут им и устроили ловушку.

Собственно, она уже была: года три назад в этом месте ловили туров. В полусотне метров от подножия отвесной стены возвышалась над лугом землянка, похожая на блиндаж из тяжёлых каменных плит, обваленных землёй. Ловушка поросла травой и выглядела не чужеродным строением, а постоянной частью ландшафта.

Охотники только дверцу обновили, хитрую такую дверцу: она могла подыматься по пазам в дубовых косяках и падать, если хоть легонько тронуть соль на полочке, потому что от полочки этой шла проволока с блоком, а конец её держал защёлку у двери.