Пляски теней (СИ) - Клецко Марина - Страница 17

– Простите, вы серьезно все это? На дворе двадцать первый век, какое колдовство? – спросил Александр, явно наслаждаясь комедийностью ситуации.

– Сашенька, вы недооцениваете человека, с которым общаетесь, – терпеливо продолжила матушка. – Бесовщина часто прячется под женским обаянием. Мы не можем с батюшкой вас осуждать, вы здесь жертва, наш долг – предупредить вас. Страшитесь этого общения. Маша на многое способна, ох, на многое… Ей приворожить вас – нечего делать! Еще раз повторяю, страшитесь ее, и чар ее страшитесь. А что до нас, то мы будем смиренно молиться за спасение вашей души.

На этом разговор был закончен. Александр вышел на воздух, вздохнул полной грудью. «Потрясающий бред! – подумал он. – Тоже мне, воспитатели пятидесятилетнего мужика. Ага, сейчас, будут указывать, кого любить и в какой позе! А это мракобесие с душещипательными историями про одержимость. Словно в средневековье окунулся. Банная ворожба и козлиные черепа во дворе – олигофренический бред какой-то!».

История приобретала неожиданный поворот: еще не свершенное, но столь желанное событие уже оформилось, приобрело зримые черты. И этот разговор, и безусловная уверенность Машиных обличителей в порочной связи, которая лишь обозначилась, пунктирно пульсировала в сердцах влюбленных, неумолимо подталкивали Александра к этой странной женщине. Он опять ощутил присутствие какой-то внешней силы, потока, который захватывает, лишая воли и желания сопротивляться ему.

«Идиоты, сами открыли дверь, которую я изо всех сил держал на запоре», – подумал он. Результат этого разговора был прямо противоположен замыслу – симпатия к Маше только усилилась. Кроме того, появилось чувство свободы: улетучился страх разрушить семью священника. Потому что разрушать, оказывается, нечего. Никакой семьи нет. Есть царевна-лягушка, на которую силой натягивают лягушачью кожу, мерзкую, слизкую, с вонючим душком провинциального суеверия.

ГЛАВА 18

СТЫЧКА

Вечером того же дня Нина Петровна встретила свою невестку с необычной благосклонностью. Маша недоуменно глядела на свекровь, не понимая причины такого расположения. О разговоре в воскресной школе она уже знала и весь день была на взводе: Александр позвонил ей и передал суть душеспасительной беседы.

– Они уверены, что мы с тобой любовники, – сказал он.

– Да? Это забавно, – ответила Маша.

– Значит, нас с тобой больше ничего не сдерживает? – после некоторой паузы спросил Александр.

– Вероятно, больше ничего… и боятся уже бессмысленно, – улыбнулась она.

– Тем более, мы не убедим никого в обратном, – он опять помолчал, – и нам полжизни придется оправдываться в том, чего не было.

Дальнейший рассказ о колдовских выпадах против набожных родственников развеселил Машу до слез: «Что, так и сказали: «козлиная голова под окнами и демонические привороты»? Прямо суд инквизиции! Охота на ведьм. Эдак они скоро кострища перед церковным двором разожгут, чтобы деревенскую нечисть повывести. Матушка-то какова, просто Торквемада в юбке! Бродить под окнами, выслеживать, подслушивать, бр-р-р, мерзость какая! Оказывается, что меня все это время как лабораторную мышь под лупой рассматривали! Хорошо, что хоть препарировать еще не начали! Гадость непередаваемая!».

После этого разговора Маша испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, ей было смешно: такой оголтелый мистический вздор развеселил бы любого нормального человека. С другой стороны, она опять почувствовала привычный холодок внутри, опять ощутила себя замурованной в зловонной темнице, где двери заперты и окна заткнуты ветхими тряпками, и дышать от этого смрада нечем. В последнее время Маша почти перестала замечать гнусность обстановки, в которой оказалась по воле судьбы. Бесконечная канитель нравоучительных разговоров, празднословие и религиозная агрессивность родственников перестали ее раздражать. Однако такое беспардонное вмешательство в ее жизнь, домыслы, обвинения, пошлое ковыряние в семейных бытовых проблемах, которые, оказывается, еще и колдовством каким-то средневековым окрашены, застали молодую женщину врасплох.

Пошлость имеет огромную силу. Обрушиваясь на нормального человека, она сначала вызывает очевидное замешательство, недоумение, а затем, словно черная дыра, быстро опутывает и забирает в свои тиски. Всякий, попавший в лапы пошлости, вынужден притупить свои чувства: обоняние, зрение, слух, одеревенеть, отупеть, чтобы не отравиться ядовитыми испарениями. На какое-то время Мария почти утратила эту чувствительность к пошлости, ежедневно сталкиваясь с банальностью и мелочным церковным цинизмом, она словно застыла, окаменела и отмахивалась от празднословных назиданий скорее по привычке. Но теперь все изменилось. Казалось, она вынырнула из морока и, сделав первый вздох, наконец-то увидела свет. Поток, живой, свежий, ворвался в ее жизнь и вынес все ложное и фальшивое. А главное, исчез страх, и Маша, в недоумении оглядываясь вокруг, не могла понять, что заставляло ее так долго играть по чужим правилам, подчиняться, терпеть это невыносимое притворство. Но только сейчас, после нравоучительной беседы своих родственников с Александром, она поняла, что отмалчиваться больше нельзя и что люди, живущее рядом с ней, способны на многое. Ради сохранения своего покоя, ради собственного благополучия они проглотят и выплюнут любого, вставшего у них на пути.

– Машенька, голубушка, сумочки помоги мне донести, а то ножки мои совсем устали, целый день без устали, а годы-то уже не те… – в голосе матушки не чувствовалось ни упрека, ни обиды.

Маша с интересом посмотрела на свекровь. «Потрясающая актриса! – подумала она. – Ей бы в театре цены не было! Опять, что ли, в игры решила поиграть со мной?».

– Вы встречались с Александром? Зачем?

– Батюшка сегодня был вынужден поговорить с ним, – скорбно ответила попадья и, поставив тяжелые пакеты на землю, внимательно посмотрела на свою невестку.

– По какому праву?

– Странный вопрос… Что значит, по какому праву? По праву духовного пастыря.

– Духовного!? Это право дает вам ерундой заниматься?

– Какой ерундой? Духовная беседа – это, знаешь ли, деточка, не ерунда.

– Гадости обо мне говорить, чушь молоть – это нормально? И все это по духовному праву?!

Матушка опешила и некоторое время недоуменно смотрела на Машу

– Да как же ты можешь? – искренне удивилась она. – Где ты набралась этакой наглости? Тебе бы затаиться, помолчать, а ты… Другая бы в ноги бросилась, ползала бы у ног, ноги целовала бы, прощения отмаливая, а ты… Как потом в глаза нам смотреть будешь? Если же у нас кто не по-божески живет, если кто против Бога поступает, грешит, дурные дела делает, тогда он действительно виноват и заслуживает, чтобы его осуждали. А ты сама смелости набралась и набрасываешься на меня! Смелости где набралась после такого-то стыда? И хоть бы раскаялась! Хоть бы поняла, что матушку да батюшку обидела! Ну, сделала грех – ну и раскайся! Попроси прощения! Простите, мол, матушка, что так вас огорчила! Ты вот со мной сейчас разговариваешь, наш хлеб-соль ешь, не брезгуешь, живешь рядом с нами, а я молюсь о тебе постоянно, думаю, дай своей добродетелью образумлю… Может, после моих молитв ангел-хранитель наставит тебя на путь истинный, не отвернется от тебя, от такой-то…

Слова, вылезавшие из попадьи, были такими же бесцветными и вязкими, как она сама, они бесконечно тянулись, цеплялись друг за друга, опутывали густой слюной, и Маше на какое-то мгновение показалось, что она опять погружается в тягучую трясину бесконечного пустословия. «И не захлебнется же своей болтовней!», – раздраженно подумала она и встряхнула головой, чтобы отогнать этот морок: