Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 36

Так, значит, Рунольвов корабль теперь у тебя?

— Мы сразились с Рунольвом, — сказал Хельги. — И вот этой секире посчастливилось отправить его пировать в Вальхалле… А твой отец, Гудмунд херсир, приезжал к нам нынче весной. Он говорил, что его род оборвался.

Торгейр подпер голову рукой и задумался.

— Может, это и к лучшему, что он считал меня погибшим, — сказал он погодя. — Незачем ему было знать все это время, что его сын таскает камни и месит навоз…

Потом спросил:

— А что ты сделаешь с монахами?

Хельги пожал плечами:

— То, что и обещал их вождю. Продам на первом же торгу, потому что мы как раз собираемся в Бирку. Ты хотел бы расправиться с ними иначе?

Сын херсира покачал головой:

— Если ты повезешь их в Бирку, не так хорошо тебе будет там торговать, как ты думаешь.

— Почему?

— Потому что они и направлялись туда. Их там ждет святой отец.

— Кто?

— Жрец Белого Бога по имени Ансгар. И Бьерн конунг свеев, как я слышал, ему покровительствует. Поэтому незачем тебе продавать в Бирке ни монахов, ни те вещи, которые тебе достались.

Хельги улыбнулся:

— Полдня ты со мной, а уже во второй раз даешь хороший совет. Если ты захочешь отправиться со мной и дальше, навряд ли я пожалею о том, что нынче надумал тебя пригласить!

Торгейр щербато усмехнулся, плотнее заворачиваясь в мягкий теплый мех.

— Мне да не пожелать следовать за тобой… А скажи, сильно ли постарел мой отец?

Хельги вдруг подумал, что ведь Торгейр не все еще знал о том, что творилось нынче в Норэгр.

— Нескоро ты теперь увидишь своего отца, — проговорил он глухо. — Потому что мы не живем больше у себя в Сэхейме, как и твой отец не живет теперь на своих островах. Мы с братьями идем Восточным Путем — в Гардарики, и все это из-за Харальда конунга и Рунольва Раудссона, который с ним дружил. А куда правит твой отец, этого я не знаю.

Торгейр задумался… Опустил голову и долго молчал.

А потом Хельги услышал:

— Тогда послушай, что я скажу тебе, Виглафссон… Ты, может быть, помнишь, что мы с отцом, плоховато ладили последнее время. Моему отцу мало нравилось, что Харальд конунг начал присваивать себе чужие земли…

Хельги перебил:

— А кому это понравится?

— А я, — продолжал Торгейр, — я ездил служить конунгу, так как считал, что неплох тот вождь, который умеет подчинить своей воле всех остальных. И Харальд многое мне доверял. И ты можешь выкинуть меня за борт, Хельги Виглафссон, никто тебя за это не осудит.

Воины продолжали грести, поглядывая на Хельги. Сын Ворона всегда был скор и крут на расправу, Торгейру оставались мгновения жизни, никто в этом не сомневался.

Однако Хельги даже не двинулся с места. А потом вдруг еще и засмеялся, — другое дело, что этот смех мало кому показался веселым.

— У тебя не голова Мимира на плечах, чтобы продолжать давать советы отдельно от тела. Я знаю, что я сделаю. То есть чего мне не следует делать. Я не стану спорить с тобой о Харальде конунге…

Миновала середина дня, и уже под вечер, когда островок вот-вот должен был показаться, им повезло еще раз. Дождь прекратился, и мгла покинула море, поднявшись кверху вместе с облаками. Поэтому зоркие глаза Бьерна Олавссона еще издали разглядели два кнарра, шедшие навстречу. Оба глубоко сидели в воде, стало быть, были нагружены.

Они и не подумали бросаться в сторону при виде драккара. Людей на них было больше, чем у Хельги, и они надеялись оборониться. Когда корабли поравнялись, старший из корабельщиков, широкоплечий и плотный, с длинными усами, окликнул:

— Эй, викинг! Чего хочешь, боя или мира?

У него тоже бежало по жилам отнюдь не молоко.

— Мира, — ответил Хельги, улыбаясь во весь рот. — Мне твоего добра не надобно, свое есть на продажу! А везти его в Бирку хлопотно!

Усатый велел своим людям табанить.

— Что же ты продаешь?

Хельги указал на монашеское судно.

— Вот… Корабль и гребцы на нем. Это должно пригодиться путешественнику вроде тебя!

Его воины, оставленные сторожить пленников, подняли их со скамей и поставили вдоль борта. Монахи стояли понуро в своих бесформенных одеждах, с распухшими от непосильной работы руками, осунувшиеся, жалкие.

— А каков в море этот корабль? — спросил купец. — Рабы-то мне пригодятся, но я живу далеко, и судно должно выдержать дорогу.

Хельги ответил:

— Я немногое могу о нем рассказать, кроме того, что он крепок. Я сам только утром его впервые увидел. Торгейр неожиданно вмешался:

— Он остойчив на волне и берет хороший груз, даже коров… Он хорошо слушается руля, хотя и не может идти так круто к ветру, как твой кнарр.

— Ты-то откуда это знаешь? — удивился усатый. Торгейр пошевелил изувеченной рукой, потом с усилием поднял ее и отвел волосы со лба.

— Я был рабом у хозяина этого корабля. Люди зовут меня Гудмундом Счастливым, херсиром из Халогаланда. Расскажи ему обо мне, если тебе повезет и ты его встретишь.

— Расскажу! — пообещал путешественник и добавил:

— Быть может, хоть это защитит меня и моих людей, если твой отец налетит на нас в море! Я куплю корабль.

— И рабов?

— И рабов.

— Вот только надо мне тебя предупредить, — сказал Виглафссон. — Их всех называют монахами, и сдается мне, что они больше любят болтать о своем Боге, чем растаскивать камни с полей!

Корабельщик засмеялся.

— Мой дом в Исландии, а это такая страна, где лентяи быстро делаются трудолюбивыми… Я покажу им пустынное хейди и пообещаю прогнать их туда, если они будут не так расторопны, как я захочу!

Было так. Жил в Свеарике Гюльви конунг, повелитель страны.

Ратных дел этого конунга никто не запомнил, нечего было и запоминать. Но люди рассказывают, будто любил он песни и любил слушать прекрасные женские голоса.

И вот однажды явилась к нему женщина по имени Гевьон, красивая на диво, и попросила разрешения спеть. Конунг ей позволил. И пока звучал ее голос, сидел не шелохнувшись. А потом только всего и сказал:

— Останься здесь, светлая Гевьон, будь всегда около меня. Или возьми в награду что пожелаешь…

И тогда Гевьон будто бы попросила у конунга столько земли, сколько сумеет унести за один раз.

— Малым довольствуется Гевьон, — ответил Гюльви конунг. — Но раз уж ты не хочешь остаться здесь со мной, пускай будет по-твоему…

Тогда-то Гевьон кликнула к себе четверых могучих сыновей, да и обратила их в быков. Запрягла в плуг и стала пахать… И на диво большой пласт поднял тот плуг: со скалами, с деревьями, с целыми лесами, со стадами вепрей, ревевших от ужаса! Поднатужилась четверка быков и уволокла его в море. И стал посреди моря остров Селунд. Потом там поселились датчане. Вот сколько земли за один раз унесла красавица Гевьон!

А глубокую рану в теле земли быстро заполнила целительница вода. И стало в Свеарике озеро Лег. И долго еще дивились люди тому, как странно схожи его заливы с мысами острова Селунд…

Порывистый ветер шумно ударял в паруса. Боевой корабль то стремительно вспарывал черно-сизые волны, то лебедем скользил между островов.

Звениславка жадно глядела по сторонам — на берега. Чем дальше от моря, тем меньше голых скал, все больше песчаных холмов и ярких, издалека видных обрывов. Земля славная! И народ здешний, свей, почаще урман заезжали в русские пределы. И миром и войной, это уж как всегда… А в городе Бирке часто видели русских купцов. Может быть, и теперь там стоят?

По озеру, не опасаясь друг друга, сновали туда-сюда проворные корабли. С тех пор как семнадцать зим тому назад Анунд конунг открыл Бирку датчанам, здесь стало людно. Со всех сторон спешили гости к острову, похожему сверху на плоский хлеб, обкусанный с юго-западной стороны. Этот остров и селение на нем хорошо знал весь Север. Здесь самые отчаянные викинги вкладывали в ножны мечи и превращались в мирных торговцев. Здесь встречали людей с далекого Востока, темнелицых, с завитыми или выкрашенными бородами, в странных одеждах; бородатых южан с крестиками на загорелых шеях и с золотом в кошельках; вендов из Юмны и Старграда в узких змееподобных лодьях-снекках, за которыми не могли угнаться драккары; и словен, никогда не расстающихся с оружием, — из Ладоги, из Нового Града…