Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Монтвила Витаутас - Страница 76

76

266. КРЕСТЫ

М. Шолохову

На Кубани долго не стареют, Грустно умирать и в сорок лет. Много раз описанный, сереет Медленный решетчатый рассвет. Казаки безвестного отряда (Рожь двадцатый раз у их могил) Песню спели, покурили рядом, Кое-кто себя перекрестил. Самый молодой лежал. И ясно Так казалось, что в пивной подвал Наркомпрод царицынский, вглядяся, Зубы стиснув, руку подавал. То не стон зубов — еще нет срока. То не ключ охранника в замке. То не сумасшедшая сорока На таком же взбалмошном дубке. Да и то не сердца стук. То время Близит срок шагами часовых. Легче умирать, наверно, в темень. И наверное, под плач совы.  …………………………… Чистый двор, метенный спозаранок, И песок, посыпанный в зигзаг. Рукавом отерши с глаз туманок, Выстроиться приказал казак. И построилися две шеренги отдаль, Соревнуясь выправкой своей. Каждый пил реки Кубани воду, Все — кубанских золотых кровей. Есаул тверезый долго думал. Три креста светились на груди. Все молчали. Он сказал угрюмо: «Кто с крестом на сердце — выходи». Пленные расхристывали ворот: «Нет, нас не разделит жизнь и смерть! Пусть возьмет их ворон или ворог!» — И бросали золото и медь. И топтали крест босые ноги. Всех ворон гром снял со всех дубков. И плыли глазницы над дорогой Без креста впервые казаков. 1939

267. КРАСНЫЙ СТЯГ

Когда я пришел, призываясь, в казарму, Товарищ на белой стене показал Красное знамя — от командарма, Которое бросилось бронзой в глаза. Простреленный стяг из багрового шелка Нам веет степными ветрами в лицо… Мы им покрывали в тоске, замолкнув, Упавших на острые камни бойцов… Бывало, быть может, с древка он снимался, И прятал боец у себя на груди Горячий штандарт… Но опять он взвивался Над шедшею цепью в штыки,                                                      впереди! И он, как костер, согревает рабочих, Как было в повторности спасских атак… О, дни штурмовые, студеные ночи, Когда замерзает дыханье у рта! И он зашумит!.. Зашумит — разовьется Над самым последним из наших боев! Он заревом над землей разольется, Он — жизнь, и родная земля, и любовь! 1939

268. «Самое страшное в мире…»

Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю Котовского разум, Который за час перед казнью Тело свое граненое Японской гимнастикой мучил. Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю мальчишек смелых, Которые в чужом городе Пишут поэмы под утро, Запивая водой ломозубой, Закусывая синим дымом. Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю солдат революции, Мечтающих над строфою, Распиливающих деревья, Падающих на пулемет! Октябрь 1939

269. БЕССМЕРТИЕ

(Из незавершенной поэмы)

Далекий друг! Года и версты, И стены книг библиотек Нас разделяют. Шашкой Щорса Врубиться в твой далекий век Хочу. Чтоб, раскроивши череп Врагу последнему и через Него перешагнув, рубя, Стать первым другом для тебя. На двадцать лет я младше века, Но он увидит смерть мою, Захода горестные веки Смежив. И я о нем пою. И для тебя. Свищу пред боем, Ракет сигнальных видя свет, Военный в пиджаке поэт, Что мучим мог быть — лишь покоем. Я мало спал, товарищ милый! Читал, бродяжил, голодал… Пусть: отоспишься ты в могиле — Багрицкий весело сказал… Одно мне страшно в этом мире: Что, в плащ окутавшися мглой, Я буду — только командиром, Не путеводною звездой. Военный год стучится в двери Моей страны. Он входит в дверь. Какие беды и потери Несет в зубах косматый зверь? Какие люди возметнутся Из поражений и побед? Второй любовью Революции Какой подымется поэт? А туча виснет. Слава ей Не будет синим ртом пропета. Бывает даже у коней В бою предчувствие победы… Приходит бой с началом жатвы. И гаснут молнии в цветах. Но молнии — пружиной сжаты В затворах, в тучах и в сердцах. Наперевес с железом сизым И я на проволку пойду, И коммунизм опять так близок, Как в девятнадцатом году. …И пусть над степью, роясь в тряпках, Сухой бессмертник зацветет И соловей, нахохлясь зябко, Вплетаясь в ветер, запоет. 8–9 ноября 1939