Опасные пути - Хилтль Георг - Страница 26

Бренвилье собрал последние силы, выполз из-под лошади и через минуту очутился на коне Сэн-Круа. Они понеслись сквозь ряды сражавшихся и, наконец, достигли безопасного места, где могли передохнуть. Но через мгновение снова раздалась команда: “Вперед!” — и, увлекаемые стремительным движением массы, они снова понеслись вперед.

Теперь и сам Монтекукули двинулся на врага со своим правым крылом. Началось страшное кровопролитие. Стесненные с трех сторон турки не могли уже пробиться сквозь неприятельские ряды.

— Вперед! Бей, руби! — раздавалось с левого фланга.

— Смерть собакам! — гремело с правого.

— Сан-Марко! Сан-Марко! — неслись крики из центра.

С дикими воплями и воем неверные обратились в бегство, стремясь к реке, чтобы положить это препятствие между собой и неприятелем.

Тысячи людей бросались с лошадьми в воду; Рааба вышла из берегов, в воздухе стоял гул криков, проклятий, выстрелов. Судорожные движения пловцов, ярость преследователей — все это представляло страшную картину истребления.

— Картечью в собак! Картечью! — крикнул Иоганн фон Шпорк.

Раздался рев смертоносных орудий, и после каждого выстрела новые жертвы всплывали на поверхность реки.

Резня продолжалась до четырех часов дня. Турецкие резервы, находившиеся в лагере, бежали; полумесяц отступил перед крестом. Турки спаслись в горы, однако двенадцать тысяч турецких воинов усеяли своими трупами поле битвы, и столько же погибло в волнах реки.

Когда солнце село, защитники креста могли отдохнуть от своей кровавой работы; по всему полю звучало торжественное: “Тебе Бога хвалим!”

В стороне от суеты, в глубине небольшого рва сидели двое мужчин. Это были маркиз Бренвилье и его спаситель, Сэн-Круа. Молодой полковник держал за руку поручика, на груди которого лежала голова спасенного.

— Я — Ваш должник, Сэн-Круа, — сказал маркиз, — без Вас я лежал бы теперь там, среди этих безмолвных тел.

— Я рад, что Вы спасены, маркиз, — ответил Сэн-Круа. — Но ведь я только исполнил долг солдата. Все за одного, один за всех! Будь я на Вашем месте, Вы, разумеется, снесли бы череп грозившему мне янычару. Вы раскрыли для меня свой кошелек, когда я отчаивался в своей судьбе; Вы ласково приняли меня в товарищи; Вам первому открыл я свое сердце, потому что чувствовал, что меня что-то притягивает к Вам. Вы помогли мне своим кошельком, я Вам — своей шпагой. Об одном прошу Вас: считайте, что мы поквитались!

Эти слова были сказаны с таким непонятным волнением, что Бренвилье с изумлением поднял взор на своего собеседника. Лицо Сэн-Круа было серьезно; на нем даже выражалось что-то похожее на страх.

— Тысяча чертей! — воскликнул маркиз, — это, кажется, должно означать, что Вы больше не хотите иметь со мной никакого дела? Как бы не так! Я не из тех людей, которые способны забыть долг признательности! Вы всегда останетесь моим другом. Я Вас не отпущу! В игре, на пирушках, у красоток всех стран, Вы — мой товарищ! Жизнь должна, наконец, улыбнуться Вам, и, когда мы вернемся в добрый старый Париж, мой дом в Вашем распоряжении. Дома я живу широко; Вам у меня понравится. Мой брак довольно бурный, ведь Вы знаете женщин, — но у меня красивая и умная жена. Вы должны познакомиться с ней.

Сэн-Круа слегка вздрогнул, затем положил руку на плечо маркиза и, заглянув ему в самые глаза, произнес:

— Маркиз, оставьте меня: я хочу одиноко пройти свой жизненный путь. Я уже достаточно хлебнул из кубка легкомыслия и распутства и боюсь снова вступить на опасный путь, ведущий в лабиринты большого света. Я больше на своем месте — на поле битвы, среди грома орудий. Здесь я могу принести пользу, там же я, может быть, окажусь вредным. Позвольте мне проститься с Вами! — докончил он почти печальным голосом.

— Что за черт! Что это Вы выдумали? Ерунда! Вы так говорите, точно на Вас тяготеет какое-нибудь преступление. Почему Вы не хотите спокойно наслаждаться радостями жизни около близкого друга?

— Потому что боюсь, что принадлежу к числу тех людей, которые всюду вносят с собой несчастье, — глухо промолвил Сэн-Круа, — я думаю, что было бы хорошо держать меня вдали от других людей: может быть, те, что отталкивали меня от себя, тоже думали так… Лучше, если я буду держаться подальше от счастливых людей.

— Глупости! — воскликнул маркиз. — Вы — славный малый, может быть, немножко легкомысленный — впрочем, я и сам такой — но сердце у Вас там, где ему надлежит быть. Ни слова больше! Вы — мой, и этим все сказано! Еще раз благодарю за быструю, отважную помощь. А теперь отправимся в главную квартиру: Гассион и Ла Фейяд зададут там сегодня пир горой. Вашу руку! Вот так! Я повезу Вас в Париж и введу там в свой дом. Мария будет рада Вам… Ха, ха, ха! Знаете, что: Вы похожи на нее! В самом деле похожи! Итак, Вы остаетесь со мной!

— Вы этого сами хотели, — со вздохом произнес поручик, пожимая руку маркиза.

V

Опыты “римского доктора”

Принимая во внимание все наличные обстоятельства, бурное время и трудность добывания различных гастрономических припасов, следовало признать ужин, данный Гассионом и Ла Фейядом офицерам их корпуса, положительно блестящим. Значительную часть яств составили запасы, захваченные в турецком лагере. Больше всего оказалось редких фруктов, масса которых была найдена в неприятельских палатках. Ели из награбленной богатой посуды; венгерское вино пили из роскошных кубков, взятых из палатки Коприли.

Пирующие разошлись только под утро. Когда маркиз и Сэн-Круа направлялись к своей “квартире”, состоявшей из местечка у бивуачного огня и шерстяного одеяла, так как ночевать пришлось на поле битвы, — Сэн-Круа остановился перед длинным, высоким зданием. В окне, выходившем в сад, виднелся свет.

— Да ведь это — дом “римского доктора”, — сказал поручик. — Он уже не спит. Видели Вы его во время боя?

— Нет, но видел перед битвой; он был занят приготовлением перевязок, — ответил Бренвилье.

— Чем он может заниматься в такой ранний час? Пройдем еще немного… мы как раз очутимся у ворот!

— Оставьте этого неприятного человека! Не то он опять наградит нас мерзкими впечатлениями.

— А я хотел бы видеть его: этот странный человек очень интересует меня.

С этими словами Сэн-Круа перелез через ограду, а маркиз остался на дороге.

— Я буду ждать Вас у нашего костра, — сказал он и повернул в сторону.

Сэн-Круа взошел на крыльцо и принялся ощупывать дверь, но так как она не отворилась, то он вышел из-под навеса в монастырский сад. Взобравшись на груду камней, он попробовал заглянуть через окно в комнату доктора.

То, что он увидел, так поразило его, что, хотя его сердце сжималось непривычным чувством ужаса, он все-таки остался на своем месте, чтобы видеть все, что будет делать доктор.

В комнате горела лампа, спускавшаяся с потолка на железных цепях. Стол был выдвинут на середину комнаты. На нем лежало распростертое тело мужчины, руки, ноги и шея которого были привинчены к столу железными кольцами, так что лежавший, если только он вообще был еще жив, не мог пошевелить ни одним членом. Сэн-Круа не мог решить, труп это или живой человек; но ему казалось, что скорее — живой, так как доктор стоял перед телом и внимательно разглядывал его; кроме того, в рот лежавшего была вставлена воронка с длинной трубкой; через эту воронку доктор от времени до времени вливал в горло лежащего какую-то жидкость из небольшой бутылочки. Он употреблял свои капли с крайней осторожностью; после каждой влитой в воронку дозы он прикладывал к груди лежащего руку или ухо; иногда открывал какую-то книгу, прочитывал несколько строк и снова смотрел на тело. Если Экзили пробовал над телом и внутренние средства, то, по мнению поручика, оно не могло быть трупом. Скоро Сэн-Круа с ужасом увидел, что, несмотря на железные оковы, тело судорожно зашевелилось, приподнялось, шея напряглась, и из горла вырвался страшный, гортанный звук.

Эти проявления жизни по-видимому не произвели на доктора ни малейшего впечатления. Пока тело судорожно содрогалось, он положил руку на сердце своей жертвы, а его злые глаза внимательно следили за усилиями распростертой фигуры. Через несколько мгновений голова снова упала на стол, тело вытянулось, хрип в горле прекратился. Ужасный доктор равнодушно ощупал тело, приложил ухо к сердцу, потом снова раскрыл свою книгу, заглянул в нее, снова перевел взор на тело, со страшной усмешкой покачал головой, а затем, захлопнув книгу, отвинтил железные кольца.