В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В» - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 34

И опять его ужасно потянуло к отцу… Вдруг дело представилось ему словно давно решённое. А что? Правда! Взять и поехать! Можно же с отцом немного пожить?.. В Сибири.

Неожиданно для себя он испугался одной вещи. Не верил, конечно, что это может быть, но всё-таки испугался. Как бы про запас. И спросил:

— А у тебя есть там… — он запнулся, — жена? — Как-то нелепо было выговаривать это слово, потому что жена — это мама.

Но отец, вместо того чтобы рассмеяться в ответ, сказал:

— Да, есть.

Несколько секунд Борька осваивался с этим ответом.

— И… дети?

— Нет. — Они встретились взглядами. — У меня только ты.

«А у меня только ты!» — хотелось крикнуть Борьке. Но это было бы неправдой. И он промолчал.

Отец подождал, что он скажет. Скажет он что-нибудь или нет?.. Потом медленно стал собираться: уложил стаканчики, термос, бросил мятую газету на угли костра, и газета вспыхнула. А сам всё ждал. Но что же Борька мог сказать ему?

Чёрный клок газетного пепла вспорхнул над поляной, полетел невесомо, лавируя меж темнеющих еловых вершин, и потом пропал. Отец накрепко, хотя совсем того не требовалось, завязал рюкзак, поднялся:

— Ну, айда, сын. А то как бы поздно не было.

Они надели скрипучие лыжи, стали палками обрушивать снежный колодец. Зашипело, едко запахло дымом.

— Невесёлое зрелище, а? — сказал отец.

Скоро уже ничего не осталось от их привала. И тот, кто оказался бы здесь завтра, наверное, мог подумать, что просто проезжали по этой поляне двое лыжников, потоптались зачем-то минутку и поехали дальше.

И они действительно поехали дальше — по лесу, потом по открытому полю. Стало холоднее, но всё-таки не холодно — такой уж чудесный день сегодня выдался.

Борька ехал по блестящей на зелёном закате лыжне и думал о том, что вот у него есть мама и есть отец. Наверное, они уже никогда не помирятся. А он, Борька, всегда — всегда-всегда! — будет между ними, то больше с мамой, то больше с отцом. И это его, Борькино, и тут уж ничего не переделаешь…

Но конечно, Борька ещё не умел сказать себе всего этого так ясно. Пока в его сердце просто сидели в обнимку, как две сестры, радость и тоска. Он шёл по лыжне вслед за своим отцом, и дышалось ему глубоко.

Темнеющее небо, лес, мглистое белое поле впереди.

История шестая. Никаких проблем

«Горелов — сочинитель детективчиков, Соколов — любитель командовать, Цалова — великая фигурёшница… Правильно: это всё чушь собачья. Но всё-таки кто же такой я?»

…Всю свою жизнь Серёжа Петров знал наперёд: окончит шестой класс, потом седьмой, восьмой, потом окончит школу и поступит в институт — строительный, электронный или ещё в какой-нибудь. Но обязательно, чтобы стать инженером. И потом будет работать, как его отец (он тоже инженер) и как его мать (она тоже инженер)… Этого ему не хотелось. Вообще он не знал, чего хотелось ему. «Вот станешь инженером — получится уже определённая династия!» Это отец его так говорит.

«Но неужели же я родился на свет, чтобы обязательно становиться инженером?»

Серёжа даже пожал плечами. И тотчас испугался: не заметил ли кто? Ведь глупо — стоит человек посреди класса и пожимает плечами. Серёжа скосил глаза налево, направо. Нет, не заметили. Как всегда, на него никто не обращал внимания.

Впрочем, сейчас, может, это было и вполне естественно. Шестой «В» только что вернулся с лыж, со счастливой зимней физкультуры. Все были дома, то есть у себя за партами. Расположились кто как хотел, в самых живописных позах, не обращая внимания на робкие просьбы дежурных выйти из класса. Да куда там выходить, ёлки-палки, когда все так отлично устали, надышались этим самым озоном, когда так приятно сидеть в вольных позах, улыбаясь друг другу и остывая.

И Серёжа Петров вернулся. Ему бы тоже сейчас усесться поудобнее да болтать — хоть с кем-нибудь, хоть с Жужей… Да что-то вот не получается!

Тогда он решил отправиться в буфет. Купить, например, лимонадику и выпить его медленно, со взрослым лицом, словно ты пьёшь пиво. Тем более, что деньги имелись.

Он вышел в коридор, во всеобщее кипучее веселье, какое всегда бывает в первые минуты после звонка: кто-то праздновал пятёрку, кто-то радовался, что не спросили, кто-то решил завить горе верёвочкой… Но и здесь Серёжа чувствовал себя каким-то чужим.

Ему расхотелось лимонаду, он вернулся в класс. И опять его поймала эта неприятная мысль про инженера, он пожал плечами, потом испугался. Но никто его не замечал.

Князь развивал перед Стаиным фантастический проект расчистки с помощью лазерных лучей дикого кустарника, который расстилался с другой стороны от Заречья.

— А чего! Двинем в штаб с этой идеей, комбинат заинтересуем… Я точно знаю: в принципе такое делается.

— В принципе… — протянул Стаин.

— И переименуем в леса Благородного Оленя! — кричал Князь, естественно, в расчёте на Маринку.

Серёжа прошёл буквально в полушаге — они даже и не подумали его заметить. А ведь, между прочим, из одной тимуровской команды!

Он сел к себе за парту, вынул учебник истории, но читать не хотелось. Да и ни к чему: его спрашивали на том уроке. А за Тамарой Густавовной такого не водилось — спрашивать два раза подряд. Серёжа, по правде говоря, этим обычно пользовался.

Сейчас он, сам не зная зачем, всё же открыл нужные страницы — длиннющий параграф о положении крестьян. Прочитал несколько строк. Однако ничего не запомнил. И таким пустым показалось ему это занятие…

Он отодвинул книгу и стал смотреть в чёрную, сто раз исцарапанную и сто раз покрашенную спинку парты. Были здесь и Серёжины царапины — этого года и даже прошлого. Он любил рассматривать их — каждая что-нибудь ему напоминала. Серёжа ведь был человек одинокий, и всякие такие мелочи, другим вообще заметные, имели для него значение.

Треснул звонок. Но не тот приветливый, что прекращает урок, а другой — суховатый, неласковый. Так всегда казалось Серёже Петрову. Сейчас он ничего этого не заметил. Он просто машинально встал вместе со всем классом, потом машинально сел. Пошли обычные предстартовые минутки: кого нет, что было задано, кто хочет отвечать…

Серёжа не хотел!

Он сидел за своей последней партой, словно кем-то отделённый от всего класса. Ему припомнилось вдруг недавнее собрание — как раз перед Новым годом, перед каникулами…

Было необычное для таких дел время — семь часов вечера. Шестой «В», битком набитый, чем-то похожий на Ледовый дворец во время хорошего матча, даже и гудел как-то по-хоккейному. Шло родительское собрание и сбор отряда одновременно. Пахло духами — от мам. Окна были завалены тяжеловесными отцовскими шубами, шарфами и шапками.

Тамара Густавовна, раскрыв классный журнал, говорила по алфавиту о каждом ученике. Говорила она, в общем-то, не обидно, сор из избы перед родителями не выносила. За это её, между прочим, и любят в классе: она понимает человека. Потому что родитель тоже разный. На собрании он, может, даже заступится: чего, мол, вы моего сына обвиняете! А дома как всё вспомнит — за ремень. Не посмотрит, что ты акселерированный.

А Тамара Густавовна умно поступает. На простом классном часе она каждому выдаст. Зато на собрании с родителями наоборот — старается поощрить человека. Тем более перед каникулами.

Серёжа Петров был в списке почти что последний, пятый от конца или шестой. И Тамара Густавовна то ли выдохлась, то ли ещё что. В общем, она сказала так:

«Серёжа Петров… Пожалуй, всё в порядке. — Подумала и добавила: — Пожалуй, никаких проблем».

И перешла к Сахаровскому. Отец Серёжин как-то вроде удивлённо посмотрел на Тамару Густавовну, потом на Серёжу. Толкнул повыше на нос очки…

По дороге домой он спросил:

«У тебя действительно всё в порядке? Как-то она…»

«Ты же дневник видел!» В ту минуту Серёжа был скорее доволен, что отделался так безболезненно. Ведь учителя всегда при желании найдут, что родителям сказать. Верно?

Потом слова Тамары Густавовны нравиться ему почему-то перестали… Нет, не выдохлась она. Про Соколова, наверно, целых минут пять говорила, что он любит, мол, покомандовать и покрасоваться, но в самых ответственных для души ситуациях умеет поступить принципиально. «В ответственных для души…» Надо же! Душа какая нашлась! А Петров, видите ли, никаких проблем…