Новый человек в городе - Сименон Жорж - Страница 18

Так не может длиться вечно, а уезжать из города он явно не расположен. Напротив, вновь появился в бильярдной, и у меня, как будто в субботу ничего не произошло и у него был обыкновенный приступ печени. Сегодня под вечер принес готовую петицию о выдаче ему разрешения на торговлю пивом — хочет, чтобы я дал ее на подпись клиентам.

Ты спросишь, как я поступил? Взял и подписался первый.

Заведующий почтой уверяет, что Джастин — мазохист и что он, Чалмерс, не хотел бы оказаться в его шкуре.

Я тоже не хочу. Предпочел бы даже не видеть в ней его самого.

Мне не терпится узнать, сослужило ли службу фото, что я тебе послал.

И еще мне хотелось бы рассказать, как он обработал Юго, о котором я черкнул тебе два слова. К сожалению, для меня это слишком сложно — такие вещи выше моего понимания.

У нас его не любят. Ему не доверяют. В баре у меня он так же одинок, как рыба в аквариуме. И все-таки никто при нем слова не скажет, не спросив себя: «А что подумает Уорд?»

Дошло до того, что атмосфера в баре стала натянутой. То и дело разговор надолго смолкает.

Есть кое-что еще почище! У штукатура Саундерса привычка сыграть перед обедом партию в кости — хотя бы со мной, если нет другого партнера. Так вот, всякий раз, когда Уорд оказывается рядом и пялит глаза на кости, Саундерс начинает нервничать, теряет уверенность и в конце концов, отчаявшись, швыряет игральный стаканчик через весь бар.

В детстве мать рассказывала мне истории о людях с дурным глазом. Ты сам из Италии и такие тоже знаешь.

В сглаз я не верю, как и ты, но если есть на свете человек с дурным глазом — это Уорд.

Рыжая Мейбл, что живет с ним в одном доме, начисто переменилась с тех пор, как у него завелись с ней дела.

Она словно душу утратила. Ее подружку Аврору, а уж она ли была не жизнерадостна, иногда охватывает что-то вроде паники.

Если встретишь Большого Джима (он сказал, что на днях будет в Чикаго, и мы долго вспоминали тебя), он, может быть, пожалуется, что я старею и становлюсь чересчур провинциален. Я понял это по тону, каким он мне отвечал; тем не менее я убежден, что мои опасения — не выдумка.

Почему — не знаю. Но парни, которые толкутся в бильярдной, начали напускать на себя таинственный вид. На месте Честера Нор дела — я о нем тоже писал: он редактор местной газеты — я не проявлял бы такого спокойствия. У него шестнадцатилетний сын, видимо, из «трудных» — его уже чуть не вытурили из школы. Так вот, я дважды видел его в бильярдной напротив, а это не место для мальчика из хорошей семьи. Вчера он явился Туда средь бела дня, во время уроков, под носом у отца — типография Нордела совсем рядом. Вошел через черный ход, как в подпольную забегаловку при сухом законе.

Поговорить с Норделом я не решаюсь — надо мной без того потешаются. Только и слышишь от клиентов:

— Ну, что твой Джастин?

Только вряд ли и у них на душе спокойно. Кстати, хочу попросить тебя о маленькой услуге. Меня только что навело на эту мысль радио. Никак не найду здесь подходящего электропоезда для своего старшего. Я ассигновал на игрушку пятьдесят долларов и, думаю, подобрать ее в Чикаго проще простого. Особых хлопот я тебе не доставлю — отправишь наложенным платежом, и все. Джулия не дает мне покоя: попроси да попроси Луиджи. На прошлой неделе она ездила в Кале, но подобрала подарки только для девочек.

Ты, должно быть, очень занят — скоро Рождество.

У нас Санта-Клаус вступит в город завтра. Прошлый год он вылез из вертолета прямо у магазина Кресса на Главной улице. В этом — спустится с Холма в санях, запряженных собаками: один фермер по соседству держит целую упряжку и согласился одолжить ее Торговой палате. Будет очень красиво. А помнишь, как мы с тобой встречали Рождество в Бруклине, когда были уличными газетчиками?..»

Письма, очевидно, разминулись по дороге: послание Луиджи уже лежало на стойке, когда на следующий день, около шести вечера, Чарли вернулся с Главной улицы, куда водил детей смотреть рождественскую процессию.

Он надел свой лучший костюм и подбитое мехом пальто с бобровым воротником. Присматривать за баром осталась Джулия.

Все прошло очень удачно. Население города, включая жителей отдаленных окрестностей, наводнило тротуары, ставшие похожими на бутерброд с черной икрой; около пяти у муниципалитета загремела музыка. Затем мэр О'Даул, торговец скобяными изделиями, торжественно повернул выключатель на эстраде, и по всей Главной улице — от самой Вязовой до кожевенного завода и вокзала — разом вспыхнули разноцветные лампочки, осветив яркую путаницу флагов, гирлянд и еловых веток.

У толпы вырвалось тысячеустое «Ах!», с которым слились пронзительные голоса детей. Грохнула маленькая пушечка, и на вершине холма, у дома барышень Спрейг, старый Пеппер, отставной полицейский, вот уже лет десять с лишним изображавший Санта-Клауса, поправил бороду и, запахнув красный плащ со шнурами на груди, вскочил в сани, которыми, опасаясь за собак, правил сам их хозяин-фермер, переодетый траппером, с кремневым ружьем за спиной и в треугольной шапке из дикой кошки.

Завидев издали, как они спускаются с Холма, толпа еще более оживилась, и улицы наполнились могучим гулом. Чарли поднял одну из дочек на плечи. Рядом играл духовой оркестр, дети топали ногами по снегу — нынче он снова скрипел.

Итальянец рассчитывал, что в баре никого не окажется и Джулия сможет заняться обедом, но уже на пороге лицо его потемнело: Джастин сидел на своем месте и разговаривал с его женой.

Она по недомыслию брякнула:

— Тебе письмо.

Уорд наверняка заметил конверт, может быть, даже прочел на обороте фамилию и чикагский адрес Луиджи.

Джулия увела детей, опасаясь, что они промерзли на Главной улице — там вечно гуляет ледяной ветер. Сам Чарли вспотел в пальто на меху, ему не терпелось переодеться, но Джастин не спешил уходить и прохлаждался, словно чувствуя, что его присутствие сегодня особенно неприятно бармену.

— Ишь, как дураков забавляют! — бросил он, когда до них донесся праздничный шум.

— Не дураков, а детей.

— Приучая их верить в Санта-Клауса?

— Я был бы счастлив верить в него всю жизнь!

Чарли отвернулся, и ему показалось, что он слышит за спиной смешок. Бесспорно одно — слезая с табурета, Уорд произнес:

— Я — нет!

Бармен сбросил пальто, шапку, взял письмо и непринужденно уселся рядом с клиентами — вероятно, потому, что был сегодня в выходном костюме.

«Чарли, старина,

Прежде всего сообщаю: тот, о ком ты ведешь речь в своих забавных письмах, — не кто иной, как Фрэнк Ли.

Я узнал его с первого взгляда, хотя он оброс жирком, да и снимок не ахти какой получился. Однако для пущей уверенности я показал фото Шарлебуа, французу, который до сих пор работает в «Стивенсе», куда поступил еще в наше время. Он тоже опознал Фрэнка и, в свою очередь, показал карточку остальным старожилам.

Я нисколько не удивлен, что Ли сменил фамилию, и произошло это наверняка тогда, когда он уехал из Чикаго.

Думают о нем по-разному, а по-моему, он просто-напросто бедняга. Никак не припомню, был ли ты еще в городе во время истории с ним. Во всяком случае, в «Стивенсе» ты уже не служил, а рассказать тебе о ней, видно, не удосужились.

Ли, которого обычно называли Фрэнки, работал ночным портье. Он сам просил, чтобы его назначили в ночную смену: это давало ему больше досуга, а он заканчивал юридическое образование.

Он был еще не таким жирным, как на фото, но уже тогда не выглядел молодым. Вчера я говорил с начальником рассыльных — он остался прежний; по его мнению. Ли приехал из какого-то городишка на Среднем Западе и был очень беден. Из экономии жил в ночлежке ХАМЛ[14], не водился ни с товарищами, ни с девушками.

Я работал в ресторане и мало сталкивался с Фрэнком, но сведения у меня о нем из первых рук. История вышла такая: одна из лифтерш, блондиночка, дежурившая, как и он, по ночам, — я помню ее лучше, чем его, и сейчас увидишь почему, — пошла в дирекцию и заявила, что Ли сделал ей ребенка, а жениться отказывается.

14

Христианская ассоциация молодых людей — организация взаимопомощи малоимущей верующей молодежи и служащих, студентов, рабочих.