Опасный беглец. Пламя гнева - Выгодская Эмма Иосифовна - Страница 40

«Значит, отец Дженни там, в лагере осаждающих…» — Пальцы Макфернея слегка дрожали.

— Скажи, хаким! — решился пленный. — Скажи, тебя силой привели сюда?

Макферней улыбнулся.

— Нет, — сказал Макферней. — Я мог и уйти. Но я не хотел.

— И ты по своей воле лечишь раненых панди?

Макферней кивнул головой.

— Значит, ты с ними заодно? — спросил пленный.

— Да, — просто сказал Макферней. — Я с ними заодно. Панди бьются за правое дело.

Раненый замолчал. Боль в руке утихла, но он не уснул. Он лежал на койке и думал.

«Даже и саибы с ними. Когда саибы честны», — думал пленник.

В час первой утренней еды женщина, повязанная белым, вошла и поставила перед ним чашку вареного риса.

— Я не хочу есть. Я хочу говорить с тем человеком, который допрашивал меня у фонтана, — сказал пленный.

Он был взволнован.

— Тот человек ушел, — сказала женщина.

Пленный лег на своей койке.

— Я буду ждать, — сказал пленный.

Допрос кончился. Инсур пошел осматривать посты.

По земляному скату, потом по каменным ступенькам, обложенным мешками с песком, он поднялся на вышку своего бастиона.

Солнце взошло. Широким взглядом охватил Инсур крепость и небо над крепостью.

Облака плыли над Дели. Дым трепетал над листвой, над плоскими крышами зданий. За садами теснились дома, храмы, голуби кружились над синим куполом Большой Мечети. Большой прекрасный город лежал по эту сторону крепостной стены.

За грядой холмов, по ту сторону стены, широким полукругом раскинулись палатки британского лагеря. Склоны холмов, обращенные к городу, были почти обнажены, ни один человек не мог бы приблизиться к городской стене. Но в самом центре хребта, чуть правее Флагстафской вышки, довольно глубокий овраг пересекал гряду холмов и бежал наискосок по равнине. В этом месте Инсур видел какое-то движение. Черные фигурки шевелились по краю оврага, под прикрытием редких кустов.

Британцы начинали в этом месте какие-то большие земляные работы.

Долго смотрел Инсур на склон холма. Что замыслили саибы?… Скоро на помощь им придут большие пушки из Пенджаба, — такие, которые смогут пробить брешь в могучих стенах Дели. И тогда настанет день штурма — решающий день.

Старый сержант Рунджит копался у своей пушки.

— Ты озабочен, Инсур, — сказал Рунджит. — Плохие вести оттуда?

Он указал на белые островерхие палатки за холмами.

— Вести добрые, — усмехнулся Инсур. — Саибы назначили за меня хорошую цену: пятьсот серебряных рупий.

Старые артиллеристы переглянулись.

— У нас с саибами другой счет: чугунной монетой, — сказал Рунджит и положил руку на ствол своей большой пушки.

— А сдачу даем картечью! — подхватил Шайтан-Ага, глядя веселыми озорными глазами прямо в глаза Инсуру.

Инсур улыбнулся. Он знал, что эти не подведут.

Пока сердца повстанцев сплочены единой волей, единым желанием отстоять крепость, до тех пор Дели стоит крепко.

Только бы злые силы не разбили этого единства.

В самом Дели есть враги восстания. Сипайская вольница досаждает богатым горожанам. Всё чаще слышатся недовольные разговоры. Надо кормить и содержать многотысячное войско. Купцы не любят войны, если на ней нельзя наживаться.

И еще… Инсур поглядел в сторону высоких стен красного камня над самой рекой. Как крепость в крепости, огражденное стенами, укрепленное фортами, высилось над водами Джамны великолепное здание шахского дворца. Там затевались интриги, споры то одной придворной партией, то другой. Многочисленная челядь, советники, слуги, огромная разросшаяся семья, враждующие друг с другом принцы, и в центре всего этого — старый, выживший из ума шах — игрушка в руках тех, кто его окружает.

Гнездо предателей, откуда рано или поздно попытаются нанести удар.

Обходной дорогой, мимо развалин Арсенала, Инсур пошел обратно к дому резиденции.

Повстанческий табор шумел, просыпаясь. На майдане перекликались первые утренние голоса. Из раскрытых дверей кузницы летела сажа, слышались гулкие удары железа по железу. У входа в Большую Мечеть толпились нищие. Из ворот большого дома, брошенного своим владельцем, с звонким цоканьем копыт выезжали конные совары. Слуги несли в нарядных носилках знатную женщину-мусульманку, и ханум, отогнув уголок ковра, со страхом глядела, как скачут через площадь молодцы-совары, как пробуют остроту своих шашек на связках свежего тростника.

Скоро начнется бой, решающий бой за Дели. Будут ли сердца горожан едины, когда начнется бой?…

Две плетельщицы циновок сидели под навесом своего дома. Одна сучила в ладонях толстую травяную нить, вторая натягивала ее на колышки и переплетала другими. Обе поглядели на Инсура.

— Вон идет Инсур-Панди, — сказала одна. — Саибы назначили за его голову пятьсот рупий… Он идет, не прячась: должно быть, не боится.

— Чего ему бояться? — сказала вторая. — Разве есть в Дели хоть одна плетельщица циновок, которая отдаст саибам Инсура-Панди?…

Инсур свернул в тесную улицу Оружейников. Из раскрытых дверей низкого каменного строения на него пахнула волна жара, более сильная, чем накаленный солнцем воздух улицы. Это была оружейная мастерская. Молодой оружейник Застра склонился над изогнутым клинком. Пламя горна освещало его худое красивое горбоносое лицо, темное от копоти, и блестящие глаза.

— Привет тебе, Застра! — сказал Инсур. — Слыхал о новостях?

— Слыхал, — сказал оружейник. — За тебя назначили большую цену.

Застра улыбнулся.

— Ты можешь ходить открыто, Инсур, — сказал оружейник. — Нет в городе Дели кузнеца, медника, жестяника или оружейника, который выдаст тебя саибам.

В восточном тупике Серебряного Базара шумел Девятый артиллерийский полк. В этом углу сипайского стана распоряжался Лалл-Синг. Он вышел из рядов к Инсуру, разгоряченный, потный, полный забот и веселья, со смеющимися глазами, как всегда.

— Саибы назначили за меня пятьсот рупий, — сказал ему Инсур.

— Слыхал! — ответил Лалл-Синг. Он хитро улыбнулся. — Я скажу тебе: никто в Дели не получит этих денег.

— Почему же? Я хожу не прячась, все знают меня.

— Нет такого сипая в крепости, который выдаст саибам своего Панди, — твердо сказал Лалл-Синг. — Это значило бы выдать всех панди в городе.

У ворот резиденции Инсура окликнула женщина.

— Тебя ждет сипай, из тех, что привели сегодня ночью, — сказала женщина. — Не ест, не спит, ни с кем не разговаривает, всё спрашивает начальника. Он хочет что-то сказать тебе, Инсур.

Инсур прошел в лазарет. Пленный сразу сел на своей койке.

— Я ждал тебя, начальник! — сказал пленный.

Кровь прилила к его бледному лицу, даже след пендзинки на щеке стал светло-багровым.

— Прости, начальник, я не знаю, как тебя зовут, — послушай меня, я хочу видеть Панди, самого главного Панди, того, за которого назначили пятьсот серебряных рупий… Я хочу ему сказать… Большой разговор будет у меня с вашим Панди, о-о!…

— Что ты ему скажешь? — спросил Инсур. Он внимательно смотрел на худое, искаженное волнением лицо пленного.

— Позови ко мне его самого! — настаивал сипай.

— Ты не боишься? — спросил Инсур. — Он такой страшный, дьявол со стальными зубами… Ведь тебе говорили саибы?

— Нет, не боюсь, — с усилием выговорил пленный. — Я скажу этому Панди, что я и мы все, сколько нас ни есть пленных, мы все пойдем биться за Дели… Позови ко мне Панди, я хочу сказать ему самому!…

Улыбка осветила смуглое лицо Инсура.

— Ты уже сказал, — медленно произнес Инсур. — Я и есть Панди, тот самый.

Глава тридцать третья

ФАКИР ИЗ ФАКИРОВ

Со всех концов Верхней Индии стекались в крепость восставшие войска.

Новый полк сипаев пришел в Дели из Сахранпура. Его размещением занялся Лалл-Синг.

Лалл-Синг выжил из южного угла Серебряного Базара торговца топливом.

— Убери, сын навоза, свой грязный товар! — сказал торговцу Лалл-Синг. — Здесь расположатся герои Сахранпура.