Слуги Государевы - Шкваров Алексей Геннадьевич - Страница 21

— Отец-то твой голову сложил на службе энтой — рыдала мать.

— Знамо судьба была такая, матушка! Указ царский сполнять нужно.

— Так мужиков лучше отдадим. Заместо тебя. — удержать пыталась.

— Дозвольте барыня я с Андреем Дмитриевичем поеду. — вмешался Афанасий.

— А тебе куда ж? — к нему обернулся Сафонов. — Тебе лет-то сколь? А в царевом указе сказано, если токмо чуть больше тридцати.

— Ничего, старый боевой конь им дела не испортит. — усмехнулся Хлопов.

— Поезжай, поезжай, Афанасий. — ухватилась за последнюю надежду матушка.

Андрей выбрал время и с Наташей попрощаться. Горевала сильно девушка. Чуть не плакала. Обнялись они и расцеловались в первый раз. Прижал ее Андрей к груди широкой. Платок сбился. Зашептал горячо в ухо:

— Наташенька, свет мой, цветочек мой лазоревый. Люба ты мне больше жизни. Дождись меня, ласковая моя. Сердечко ты мое.

И она плакала, в плечо уткнувшись. Приговаривала, сквозь слезы:

— И ты люб мне очень. Никого и никогда не полюблю. Ждать тебя буду милый. Сокол ты мой ясный. А посмотри вот… — отстранилась, всхлипывая, — два платочка вышила. С именами нашими. Ты один с собой возьмешь, чтобы помнить всегда, а другой со мной останется. На, возьми.

— Ох, ты моя голубка. — взял платочек, поцеловал и за пазуху спрятал. Поднял Наташу на руки, закружился с ней вместе.

Глава 9 В начале славных дел

В конце января царь выехал в Лифляндию. С ним Меньшиков, мудрый Головин, хитрый Лев Кириллович Нарышкин — дядя родной царя, расторопный Гаврила Головкин — постельничий, переводчиком взяли Петьку Шафиров, башковитый и языки знает, даром, что дед его евреем крещеным был. В конвое 24 солдата преображенца. Встретились с королем Августом в местечке Бирта, неподалеку от Риги.

Торговаться пришлось. Хитер канцлер литовский и фамилия скользкая, рыбья — Щука. Заявил гостям высоким:

— Наша бедная Польша и так разорена войнами беспрерывными. По последнему договору с Россией мы лишились своих прежних границ. Не угодно было бы вашему величеству возвратить половину хотя бы. Хоть бы Киев один.

Петр взъярился было:

— Это как вернуть?

Канцлер испугался, что попросил много. Заканючил:

— Ну не Киев, а хотя б заднепровские городки — Терехтемиров, Стайки, Триполье, Стародубье…

Головин умный вмешался:

— Ничего уступить без совета с гетманом Мазепой нельзя. Его величество силою городки отнимать от Украины не будет. А пока переговоры поведем с гетманом, так и время упустим.

Курфюрсту саксонскому и королю польскому Августу не хотелось спорить. Больше всего он хотел прибрать к рукам Лифляндию. Житницу шведскую сделать своей. Но хоть что-то с России получить надо.

— Корпус дадим. Тысяч двадцать. Пороху — десять тыщ фунтов. И денег по сто тыщ в год. И так три года! — пообещали русские. На том и сошлись, что продолжать воевать будут вместе. По сему поводу напились зверски.

— Ивашку Хмельницкого праздновать будем. — объявил Петр. Польские магнаты переглянулись недоумевая. Чего вдруг русский царь вспомнил ненавистного им гетмана. Головин объяснил:

— Мы так Бахуса называем иногда. На русский манер. Мол хмельной или хмельницкий, все едино.

— А-а, — сказали паны. — тогда разумеем.

Пили, плясали. Опять пили. Царь все красавиц обнимал саксонских да польских. Лапать пытался в танце. Но больших вольностей не позволял. Корсеты проклятые мешали.

— О, герр Питер! — восхищались дамы.

Август бедный утром и встать не мог, а Петр на мессу пошел католическую. Как и не бывало ночи буйной. После опять продолжили. Август силой хвастался — тарелку серебряную в трубку сворачивал. Петр усмехнулся:

— Это что. Так и я могу. Ты б лучше шпагу у Карла свернул, а посуда что…

Три дня и три ночи пили. Август еле выжил. Еще два дня после отъезда русских прекрасная Аврора графиня Кенигсмарк сама меняла мокрые полотенца на голове своего короля, который не мог даже подняться.

Как вернулся царь, так без промедления восемнадцать полков пехотных и один старый стрелецкий (всего 20 тысяч) с князем Никитой Репниным пошли к Динабургу. Молодцевато топали.

Штейнау, саксонский фельдмаршал, смотрел на них одобрительно, когда пред ним выстроились. Все приметил:

— Хороши! Не более 50-ти забраковать можно. Ружья добрые у солдат — маастрихтские и люттихские. У некоторых заместо штыков шпаги. Особенно похвально, что при целом войске нет ни одной женщины и ни одной собаки.

И… разделил корпус русский. Оставив при себе всего четыре тысячи, а остальных отправил в сторону, на двенадцать верст. Строить укрепления на Двине.

Шведская армия простояла на зимних квартирах в Эстляндии. Карл лично занимался с солдатами. Тактику боя отрабатывал:

— Залп должен быть только один. Бегом, сомкнутым строем, пока не приблизитесь к противнику на расстояние, когда его можно будет достать штыком. И с этой позиции залп! С Божьей помощью из противостоящих солдат останутся в строю немногие. И сразу — в штыки!

Согласитесь, читатель, какой железной должна быть дисциплина среди наступавших шведов, чтобы под непрерывным огнем противника, на который отвечать нельзя, добежать до него и только тогда разрядить свои ружья. И броситься в штыки. И какой надо было обладать уверенностью в эффективности своего метода наступления!

Лишь в день, когда королю исполнилось девятнадцать, 17 июля 1701 года, они двинулись в направлении Риги. На противоположном берегу Двину стояла польско-саксонская армия фельдмршала Штейнау. Генерал Карл Магнус Стюарт, инженер-фортификатор знатный, обустроил переправу, и на глазах у изумленных саксонцев шведы быстро форсировали Двину. Вместо того, чтобы скинуть их обратно в реку Штейнау застыл на месте и изготовился к обороне.

Карл тут же выстроил полки и молниеносно бросил их на саксонцев. Через два часа было кончено.

Репнин, услышав канонаду, ждал каких-либо распоряжений от командующего армией. Но фельдмаршал спасался бегством. Репнин, не долго думая, развернулся и форсированным маршем ушел к Пскову. Его не преследовали.

— Отписать в Варшаву, — приказал Карл XII. — Пусть уберут из-под Августа трон польский!

Не тут-то было. Паны ясновельможные заупрямились:

— И чего король шведский распоряжаться вздумал? Нам плевать на Августа, захотим и сами скинем! Но без указов сторонних. У нас своя голова имеется!

— Сейм созывать надобно! Другого избирать короля! — раздались голоса чьи-то.

— Лещинского — заорали одни.

— Куда захудалого? И познатнее роды в Посполитой имеются!

— Собесского — выкрикнули другие.

— Кто там гавкает? Башки своей нет, так и не будет. Сам снесу! — Тонко сталь пропела из ножен извлекаемая.

И сцепились паны в схватке сабельной, смертельной.

— Вжиг! Вжиг! — только искры летели на мостовую булыжную. Рубились два пана бритоголовых, чубами потряхивая, в кунтушах добротных. Оба за вольность шляхетскую. Одному заплатили раньше, когда Августа выкрикивать надобно было. Он уж и забыл про то. Другому — ныне дали, чтоб орал за Лещинского. Но деньги, тоже как вольность шляхетскую преподнесли: «Кого хочу, того и изберу!» Вот и бились поляки насмерть.

Про поляков лучше всего Матвеев, посланник во Франции, сказал:

— Как бестии без разума ходят, не знают, что над ними будет. Хотят на коней сесть, только еще у них стремян нет, залезать непочему.

Карлу XII ждать не хотелось, пока панство разберется промеж себя. Нетерпелив король:

— Не согласились сразу — проучим. — И сомнения в сторону. — Дирекция на Польшу!

Внезапно посол Англии проснулся:

— Жестоко и несправедливо заставлять поляков свергнуть короля, которого они сами избрали. Кроме того, очень опасно давать народу возможность свергать своего короля!

Карл XII парировал молниеносно: