Сталин. По ту сторону добра и зла - Ушаков Александр Геннадьевич - Страница 31

Но все это будет уже потом, а пока Коба переживал личную трагедию. 22 ноября 1907 года на руках своего мужа умерла заболевшая тифом Като. К всеобщему удивлению, жену революционера отпевали по православному обряду, и вот тут-то все увидели совершенно другого Кобу, растерянного и поникшего. С каменным лицом стоял он у гроба и даже не старался скрыть своего горя. «Когда небольшая процессия достигла кладбища, — рассказывал Иремашвили, — Коба крепко пожал мою руку, показал на гроб и сказал: «Сосо, это существо смягчало мое каменное сердце; она умерла, и вместе с ней последние теплые чувства к людям. Он положил правую руку на грудь: «Здесь внутри все так опустошено, так непередаваемо пусто».

Хорошо знавший железный характер своего приятеля Иремашвили с нескрываемым изумлением смотрел на него. Видно, так оно и было на самом деле, и в том бедном маленьком домике, где умерла Като, Сталин потерял свою первую и единственную любовь. Чуть ли не на следующий после похорон день он отправил сына Якова к тетке.

Смерть жены еще больше ожесточила его, и, как вспоминал все тот же Иремашвили, именно «после смерти жены Коба стал ревностным организатором убийств князей, священников, буржуа».

В начале 1908 года Коба снова исчез из поля зрения всех своих биографов и историков. Трудно сказать, так ли это было на самом деле, но, похоже, он снова отправился за границу на встречу с Лениным. Причина была все та же: нехватка денег. И, конечно же, даже Коба не решился на новое дело без санкции верховного вождя. Слишком уж большой шум вызвало ограбление Тифлисского банка.

Ленин такое разрешение дал, и Коба вместе с С.И. Кавтарадзе и другими товарищами стал готовить новое дерзкое ограбление, решив на этот раз завладеть четырьмя миллионами рублей, которые везли морем в Баку для Туркестанского края. По каким-то причинам ограбление сорвалось, и тогда Коба, или, как его стали называть после ограбления Тифлисского банка, Нижарадзе, совершил налет на флотский арсенал и вооружил свою дружину.

Жандармы подозревали его в причастности к ограблению арсенала, и бакинская охранка стала проявлять к нему еще большее внимание. «15 марта 1908 года, — писал 20 декабря 1939 года «Бакинский рабочий», — Бакинский комитет собрался на межрайонную конференцию РСДРП, на которой присутствовали 60-65 человек. В их числе были товарищи Сталин, Шаумян, Спандарян, Азибеков, Джапаридзе, Мамедьяров. Еще накануне, 14 марта, через провокатора жандармерия узнала о предстоящей конференции. Власти рассчитывали одним ударом разгромить большевистскую организацию, захватить весь состав партийной конференции и тем самым обезглавить бакинский пролетариат.

Когда делегаты узнали об окружении дома полицией, они выломали забитую дверь, ведущую в зрительный зал (конференция проходила в Народном доме), проникли туда и, смешавшись с присутствующими на спектакле и воспользовавшись общей суматохой, ушли из Народного дома».

Да, Кобе и на этот раз удалось уйти от ареста. Но вечно везти не могло, и, как это было для него ни печально, дни его пребывания на свободе были уже сочтены...

Попался он, как это чаще всего и бывает, совершенно случайно. В ту роковую для него ночь на 25 марта 1908 года начальник местной сыскной полиции Алексей Павлович Азбукин вместе со своими подчиненными обходил притоны, где всегда можно было найти лиц, которые интересовали уголовную полицию. В числе нескольких подозреваемых он задержал и жителя селения Маквини Когана Бесовича Нижарадзе, при котором была найдена переписка партийного содержания.

В тот же день Нижарадзе был передан в распоряжение начальника Бакинского жандармского управления, и какова же была радость поручика ГЖУ

А.Н. Боровкова, когда после проведенных им следственных мероприятий он понял, что в его руках находится тот самый неуловимый Коба, о котором уже начинали складывать легенды! В его деле появилась такая запись: «Иосиф Джугашвили... был выслан под гласный надзор полиции на три года в Восточную Сибирь, откуда скрылся... Полагал бы Иосифа Джугашвили водворить под надзор полиции в Восточную же Сибирь сроком на три года». Что же касается «главного руководителя и учителя батумских и бакинских рабочих», как назвал Кобу один из жандармов, то он был отправлен в знаменитую баиловскую тюрьму. Тюрьма была переполнена, и вместо положенных 400 арестантов в ней содержалось в несколько раз больше.

Когда Коба вошел в камеру, он, по всей вероятности, должен был воскликнуть: «Ба, знакомые все лица!» А знакомых там и на самом деле хватало, поскольку именно эта камера считалась большевистской. «Однажды в камере большевиков, — писал 20 лет спустя о своем знакомстве со Сталиным в газете «Дни» эсер Семен Верещак, — появился новичок... И когда я спросил, кто этот товарищ, мне таинственно сообщили: «Это — Коба»... Среди руководителей собраний и кружков выделялся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой...» Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим.

Не было такой силы, которая бы выбила его из раз и навсегда занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же, в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался «лучшим знатоком марксизма». Чтобы придать себе еще больше веса, Коба рассказывал, что время от времени встречается с Лениным за границей и обсуждает с ним наиболее важные вопросы революционной борьбы. О том, что под революционной борьбой он имел в виду обыкновенное ограбление, он, конечно, умолчал. Но в том, что Ленин был в курсе всего происходящего в Закавказье, Коба был прав. И когда он добился подписания первого в истории России коллективного договора между рабочими-нефтяниками и их хозяевами, Ленин в восхищении воскликнул: «Последние могикане массовой политической стачки!»

Коба регулярно слал Ленину копии всех своих статей, и, хотя особой глубины в них не было, Ленину очень нравились те четкость и ясность изложения, которые вместе с безграничной преданностью большевизму превращали Кобу в незаменимого представителя партии на Кавказе. К своему огромному сожалению, он не смог побывать на состоявшейся в конце декабря 1908 года партийной конференции в Париже, на которой рассматривалась тактика партии в условиях столыпинской реакции. Партия переживала далеко не лучшие времена, но фракции сохранили формальное единство, и как бы в доказательство этого в следующем году вышло несколько номеров новой партийной газеты «Социал-демократ», в которой Ленин вместе с Каменевым и Зиновьевым сотрудничали с Мартовым.

Сталин хорошо знал причины, по которым Ленин пошел на временное примирение с меньшевиками. Именно тогда среди большевиков наблюдались весьма существенные разногласия. В первую очередь они были связаны с «идеалистическим уклоном», главные представители которого Богданов и Луначарский пытались примирить социализм с религией. И именно из-за этих самых уклонов Ленин, который вел непримиримую борьбу за чистоту своей партии, и был вынужден написать свой знаменитый «Материализм и эмпириокритицизм».

Парижский пленум ЦК партии 1910 года снова выступил за компромисс между большевиками и меньшевиками, хотя сам Ленин на этот раз голосовал против. В то время началась его ожесточенная борьба с Троцким, который не признавал его концепции небольшой и высокодисциплинированной партии и взял на себя роль стоявшего над фракциями миротворца.

Целых пять лет, с 1909 по 1914 год, Ленин будет вести непримиримую борьбу против попыток объединить партию. Углубление конфликта вело к взаимным упрекам и оскорблениям, и ни одна из сторон не стеснялась в выражениях. Ленин жестко критиковал «пустые фразы» Троцкого, его «невероятную хлестаковщину» и отказ подчиняться партийной дисциплине. «С Троцким, — говорил он, — нельзя спорить по существу, ибо у него нет никаких взглядов; он всегда действует, пролезая в щель тех или иных разногласий и перебегая от одной стороны к другой».