Сталин. По ту сторону добра и зла - Ушаков Александр Геннадьевич - Страница 62

По утверждению советского историка А.М. Совокина, Сталин заменил «вооруженное восстание» на «решительную борьбу» и исключил конец статьи не только «по конспиративным соображениям», но и по настоянию самого Ленина. Во что, говоря откровенно, верится с трудом. Да и как можно было настаивать на вооруженном восстании и в то же время говорить о «решительной борьбе»?

В заключительном слове Сталин снова упомянул о той позиции, какую, по его мнению, партия должна была занять по отношению к Советам. «Мы, — сказал он, — безусловно, за те Советы, где наше большинство. И такие Советы мы постараемся создать. Передать же власть Советам, заключившим союз с контрреволюцией, мы не можем». Затем он зачитал подготовленную им резолюцию, в которой и не подумал отказаться от лозунга «Вся власть Советам!» и призывал к сосредоточению «всей власти в руках революционных пролетарских и крестьянских Советов».

На обсуждение своей же собственной резолюции по каким-то ведомым только ему причинам Сталин не явился. А когда выборгские большевики снова потребовали показать им ленинские тезисы, за Сталина пришлось отдуваться Володарскому, который заявил, что «в распоряжении президиума нет тезисов Ленина». И тогда выборгские делегаты отказались голосовать по той простой причине, что «не были оглашены тезисы Ленина и резолюцию защищал не докладчик».

На заключительном заседание конференции 20 июля Сталин долго и обстоятельно говорил о муниципальных выборах и предстоящем съезде партии. По каким-то ведомым только ему причинам он так и не удосужился ни предложить конференции своих идей, ни честно исполнить роль ленинского посредника.

После смерти Ленина Сталин объяснит свое поведение тем, что, в отличие от самого вождя, ЦК и VI съезд партии взяли более осторожную линию в отношении Советов, решив, что «нет оснований считать исключенным оживление Советов». «Дело в том, — писал он в июле 1917 года, — что Советы, перед которыми вчера еще пресмыкались капиталисты и которые теперь разбиты, сохранили еще крупицу власти, и капиталисты хотят отобрать у Советов и эти последние крохи, чтобы тем самым укрепить свою собственную власть».

К чему все это привело? Да только к тому, что политическая линия Ленина получила отпор два раза подряд: сначала на расширенном заседании ЦК, а потом и на Второй Петроградской конференции большевиков. Таким образом, Сталин не только не предложил партии собственного четкого плана работы на ближайшее будущее, но и не пожелал исполнить свой долг перед вож

дем и, ничего не скрывая, зачитать его «тезисы». И любые ссылки на то, что он опять чего-то там не понимал, не серьезны. Вернее всего, он не желал портить отношения с лидерами Петросовета, членом Исполнительного комитета которого состоял. И понять его можно. Партия находилась в подполье, да и в самой партии он являлся халифом на час. Да, сейчас он правил, но после возвращения Ленина, выхода из тюрьмы Каменева, Зиновьева и того же набиравшего силу Троцкого, ему неизбежно пришлось бы отойти на второй план. Если он, конечно, вообще верил в те смутные времена в возвращение вождя и в освобождение всех остальных партийных лидеров из тюрьмы.

Да и кто знает, о чем он на самом деле беседовал с Чхеидзе и Церетели, с которыми, судя по его поведению, не собирался порывать отношения. Впрочем, догадаться об этом можно. Только за одну неделю та самая новая политическая линия вождя, которую должен был отстаивать и проводить Сталин, была дважды отвергнута.

И тем не менее нельзя приписывать ее провал только злой воле Сталина. Сомневавшихся среди большевиков хватало. И не все из рабочих понимали, что на данном этапе Советы изжили себя. Потому и встречали в штыки новую ленинскую инициативу...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Конечно, Ленину поведение Сталина не нравилось. Его попытки донести до него свои идеи письменно ни к чему не привели, и ему было необходимо встретиться со Сталиным и постараться убедить его изменить свою тактику. С таким настроением пускать его на предстоящий съезд партии было нельзя. И вот тут-то начинаются сплошные загадки. Партийная конференция закончилась всего за неделю до начала VI съезда, и, как утверждают практически все биографы как Ленина, так и Сталина, за это время они встречались как минимум дважды.

Как и кто докладывал вождю о поведении Сталина и принятых на конференции и заседании ЦК решениях? Кто служил связным между ним и Сталиным? Шотман? Рахья? Зоф? Орджоникидзе? Все они посещали вождя в Разливе. Но как же тогда быть с утверждением, что посредником между вождем и его партией был сам Сталин?

Как это ни печально, но в советских источниках нет никаких подробностей ни о месте встречи, ни об обсуждавшихся на ней вопросах. О чем они говорили? Надо полагать, все о той же военной диктатуре буржуазии, о Советах, подготовке к вооруженному восстанию, которое Ленин планировал поднять уже в августе. По всей видимости, их беседы носили резкий характер, но как бы там ни было, своего вождь добился. Ему удалось разбить сталинские «конституционные иллюзии», которые тот изложил в статье «Чего хотят капиталисты», в какой уже раз доказав, что возглавляемая кадетами буржуазия установила военную диктатуру, а умеренные социалисты из Петросовета оказывают ей поддержку.

Беседы подействовали, и уже 26 июля Сталин писал в статье «Новое правительство»: «Кадеты добивались усиления правительства за счет Советов, независимости правительства от Советов. Советы, руководимые «дурными пастырями» из эсеров и меньшевиков, пошли на уступку, подписав себе смертный приговор».

Что это было на самом деле? Уступка вождю? Или все то же непонимание всей тонкости политического момента, в чем его и сегодня обвиняют противники? Сталин, по мнению Д.А. Волкогонова, «не обладал собственной концепцией реализации большой идеи. В Февральской революции и в дни Октябрьского штурма рельефно проявились его слабые стороны: «мелкая» теоретическая подготовка, низкая способность к революционному творчеству, неумение... переложить политические лозунги в конкретные программные установки».

Возможно, но как же тогда быть с самим Лениным, все «революционное творчество» которого, очевидно, определил заславший его в Россию Парвус, и тому не оставалось ничего другого, как выполнять взятые на себя обязательства? Или, может быть, «глубокая теоретическая подготовка» Ленина позволила ему предопределить предательство Керенским Корнилова, без которого не было бы никакого Октября?

Да, Сталин уступал Ленину в интеллекте, но что касается тех игр, в какие они все играли, то тут он сам мог дать кому угодно и какую угодно фору. И когда изучаешь поведение Ленина и Сталина, создается впечатление, что они вели каждый свою партию. Ленину надо было во что бы то ни стало свалить Временное правительство и вывести Россию из войны. Что же касается Сталина, то тут мы можем только догадываться... Но при всей его «мелкой» подготовке несомненно одно: его интерес к Советам, а вернее, только к одному из них, Петроградскому, был далеко не случаен.

И здесь возникает еще один весьма интересный вопрос, который, кажется, еще вообще никто и никогда не задавал. Если Сталин признавал учение Маркса единственно верным, то что же тогда он собирался делать все то время, какое требовалось капиталистическому обществу пройти до социалистической революции? Ведь у власти в таком случае стояла бы та самая буржуазия, которой он был совершенно не нужен. Ни как политик, ни тем более как специалист. Тем более что он им не был.

Да, он умел ждать, но теперь ему пришлось бы ждать социалистической революции лет этак тридцать. И не было бы уместнее для него точно так же безоговорочно принимать все идеи вождя на захват власти большевиками, как он принимал их на заре своей революционной юности? И если он задумывался над подобными вопросами, то так или иначе обязан был давать на них ответ. Ведь в победу большевиков, а значит, и в свое безоблачное будущее он вряд ли верил. А если и верил, то не мог не понимать, что даже после победы он будет играть при Ленине и его окружении роль этакого чернорабочего. И уж кто-кто, а Троцкий, Зиновьев и тот же Каменев вряд ли пустят его в самое высшее общество. Так что здесь далеко не все так просто и однозначно, как это представил тот же Волкогонов: не знал, не понимал, не умел...