Шлюз № 1 - Сименон Жорж - Страница 18

А справа, в глубине террасы, сидел Гассен: навалившись локтями на маленький столик, старик писал письмо.

Толпа валила плотными рядами — должно быть, с какого-то гулянья, и никто не обращал внимания на двух остановившихся посреди дороги мужчин, один из которых, засунув руку в карман, спрашивал другого:

— Это подпадает под необходимую самооборону?

Дюкро не шутил. Он не мог оторвать взгляда от старика, который время от времени поднимал голову, раздумывая, что писать дальше, но, похоже, не видел ничего вокруг.

Мегрэ промолчал, только сделал знак Люкасу и пошел дальше к шлюзу; Дюкро с большой неохотой последовал за ним.

— Вы слышали, о чем я вас спрашивал?

Моторка наконец завелась и теперь скользила по воде, оставляя за собой узоры кильватерной струи.

— Я тут, шеф.

Люкас стоял, любуясь Сеной, как и все вокруг.

— У него есть оружие?

— Нет. Я уже осмотрел комнату, там тоже ничего нет.

А по дороге он нигде не останавливался.

— Он тебя не засек?

— Вряд ли. Уж больно он занят своими мыслями.

— Перехвати письмо. Пока все.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — снова напомнил Дюкро, едва они тронулись дальше.

— Но вы ведь слышали: он безоружен.

И они пошли обратно к белому дому.

— Значит, — с ухмылкой продолжал Дюкро, — у каждого из нас свой ангел-хранитель. Давайте поужинайте с нами. А там, если захотите, для вас найдется и комната на ночь…

Он толкнул калитку. На террасе его жена, дочь и зять пили чай. Шофер возился с проколотой камерой, вызывающе красневшей на тусклом гравии двора.

Хозяин и гость не пошли на террасу к остальному семейству, а расположились в глубоких плетеных креслах прямо на дворе у входа в гостиную, уже окутанную сумерками. Возле них на столике стояли бутылки и рюмки.

Уличные фонари зажигались в Самуа слишком рано и сейчас, пока было еще светло, выглядели просто белыми пятнами. Гуляющих становилось все меньше — их заглатывал вокзал.

— Как вы думаете, — тихо спросил Мегрэ, — если человек совершил одно убийство, остановится он перед вторым, а то и третьим, лишь бы обеспечить себе спокойное существование?

Дюкро попыхивал огромной трубкой с длинным черенком вишневого дерева, которую приходилось поддерживать за чашечку.

— Что вы имеете в виду?

— Да ничего особенного. Так, раздумываю, что вот, мы сидим тут, наслаждаемся прекрасным воскресным вечером, пьем прекрасный коньяк, покуриваем. Старик Гассен тоже, наверно, тянет свой аперитив. А в среду вечером все, что нас сейчас так занимает, перестанет для нас существовать. Все узлы уже будут развязаны.

Он говорил как бы про себя; повыше, на террасе, Дешарм чиркнул спичкой, и трепетный ее огонек мелькнул на бледном небе.

— Вот я, понимаете, и задаюсь вопросом, кого еще к тому времени не будет.

Дюкро вздрогнул и, не сумев этого скрыть, предпочел признать:

— Ну, вы и скажете!

— Где вы были в прошлое воскресенье?

— Здесь. Мы всегда проводим здесь воскресенья.

— А ваш сын?

— Он тоже был здесь. Два часа возился с приемником, только у него ничего не получилось, — с каменным лицом ответил Дюкро.

— А теперь его нет. Он похоронен, Бебер тоже. Вот почему я думаю об этом кресле и о том, кто будет в нем сидеть в будущее воскресенье.

Им было плохо видно друг друга. По двору растекался аромат двух трубок. Вдруг Дюкро дернулся — у калитки остановился велосипедист — и, не вставая с места, крикнул:

— Что там еще?

— Это для господина Мегрэ.

Невысокий деревенский парнишка просовывал сквозь решетку письмо.

— Мне дали это у табачной лавки и велели отнести вам.

— Понятно. Спасибо.

Дюкро не шелохнулся. Дамы озябли и ушли в дом, а Дешарм стоял у балюстрады, сгорая от желания присоединиться к двум мужчинам внизу, но не решаясь это сделать.

Мегрэ надорвал первый конверт, на котором стояло его имя, и вынул письмо, чуть раньше написанное Гассеном. Оно было адресовано в Лазикур (Верхняя Марна), кафе «Огородники», г-же Эмме Шатро.

— В гостиной можно зажечь свет, — буркнул Дюкро, не осмеливаясь задать вопрос прямо.

— Здесь еще хорошо видно.

Письмо было написано фиолетовыми чернилами на листке бумаги того маленького бистро; в начале почерк был совсем мелкий, в конце чуть ли не вдвое крупнее.

«Дорогая Эмма, пишу тебе, чтобы ты знала, что я чувствую себя хорошо, и надеюсь, ты тоже. Кроме того, мне надо тебя предупредить: если со мной что случится, похороните меня у нас дома, рядом с матушкой, а не в Шарантоне, как я хотел раньше. За место тоже больше не платите.

Что касается денег в сберегательной кассе, то ты найдешь книжки и все бумаги в ящике буфета. Это все тебе.

Ты сможешь наконец надстроить дом. А в остальном все хорошо, потому что я знаю, что мне делать.

Неизменно твой брат».

Мегрэ встал, оторвал взгляд от листка и с ног до головы оглядел Дюкро, который продолжал курить, делая вид, что думает о чем-то другом.

— Плохие новости?

— Это письмо, которое писал там Гассен.

Дюкро скрестил ноги, снова расставил их, последил взглядом за зятем и наконец, стараясь скрыть нетерпение, неуверенно спросил:

— Могу я его прочесть?

— Нет.

Мегрэ сложил письмо и сунул в бумажник, невольно взглянув на ограду, за которой теперь была только черная пустота.

— Кому оно?

— Сестре.

— Эмме? Интересно, какой она теперь стала? Было время, когда она жила у него на барже, и я, по-моему, даже был в нее влюблен. Потом она вышла за одного учителя из Верхней Марны, только он скоро умер…

— У нее в деревне кафе.

— Что-то стало совсем свежо, вам не кажется? Не возражаете, если перейдем в гостиную?

Дюкро, улыбаясь, включил свет, закрыл дверь, хотел было прикрыть ставни, но передумал.

— Могу я узнать, что Гассен написал Эмме?

— Нет.

— Мне что-нибудь угрожает?

— Вам виднее.

Дюкро усмехнулся и заходил по комнате, не зная, куда приткнуться, а Мегрэ непринужденно, словно у себя дома, отправился в сад за коньяком и рюмками.

— Представьте себе, что живут два человека, — начал он, наливая себе из бутылки. — Один уже совершил убийство, и перед ним перспектива провести всю оставшуюся жизнь за решеткой, а может, и того хуже; второй никогда мухи не обидел. И вот они рвутся друг к другу, как два петуха. Как по-вашему, кто из них опаснее?

Вместо ответа, Дюкро еще больше растянул губы в ленивой усмешке.

— Теперь остается узнать, кто повесил Бебера. Что вы скажете на этот счет, Дюкро?

Мегрэ по-прежнему говорил вполне дружески, но каждое его слово падало тяжело, весомо, словно перенасыщенное смыслом.

Дюкро наконец нашел себе пристанище в кресле, вытянул короткие ноги и курил, опирая трубку на грудь. Из-за этой позы подбородок у него казался тройным, полуопущенные веки, как ставни, прикрыли глаза.

— Знаете, к какому простому вопросу мы таким образом подходим? Кто в один прекрасный день воспользовался наивностью Алины и сделал ей ребенка?

Напряжение отпустило Дюкро, он встал; щеки у него покраснели.

— Ну и что из того? — спросил он.

— Разумеется, это были не вы. Тем более не Гассен: она всегда считала его своим отцом. И не ваш сын Жан, хотя он питал к ней страстную привязанность и…

— Кто-кто? Что вы сказали?

— Ничего плохого. Я уже кое-что о нем знаю. Скажите, Дюкро, после того как у вас с женой родилась первая дочь, вам не случилось подхватить какую-нибудь болезнь?

В ответ послышалось нечто нечленораздельное, и Мегрэ увидел перед собой спину Дюкро.

— Возможно, этим все и объясняется. Смотрите, Алина слабоумна. А ваш сын Жан? Болезненный, нервный, чувствительный — ведь у него до истерик доходило. Однокашники считают, что он и мужчиной-то не был, и вечно подшучивали над ним. Отсюда трогательная, но совершенно чистая привязанность к Алине.

— К чему вы клоните?