В тупике - Сименон Жорж - Страница 32

В мире все было спокойно. Вселенная притихла и погрузилась в дремотную полутьму. И только этот крикливый голос сотрясал прозрачный воздух. Эта женщина кривлялась, лежа на кушетке, вытянув левую ногу в гипсовой повязке.

Как легко это сделать! Он убьет ее, и ничто не нарушит тишины, только круги пойдут, как бывает, когда бросишь камушек в воду; круги пойдут все шире и затеряются в бесконечном пространстве…

И тогда — конец! Всему этому — конец! Как же он раньше об этом не подумал?

Все станет чистым, как прежде. Он отыщет Блини, и они заживут, как когда-то прежде, а по вечерам включат купленный ими граммофончик…

— Хватит тебе пить…

Он нарочно сделал еще глоток.

— Отдай мне бутылку.

Оказывается, она пить и не собиралась. Бросила бутылку через перила, разбила. Тогда Владимир все так же спокойно, но с трудом держась на ногах прошел через пустую темную спальню, спустился в буфетную, взял другую бутылку в холодильнике. На кусочках льда лежал острый ножик для скалывания льда, Владимир посмотрел на него, но не взял.

— Владимир, — шепнул кто-то, когда он уже шел к лестнице.

Эдна, в халатике, стояла у приоткрытой двери своей комнаты.

— Она все еще злится на меня?

Эдна не поняла, почему он вместо ответа улыбнулся широкой, совсем младенческой улыбкой.

Минуту спустя он опять сидел в плетеном кресле возле Жанны Папелье и спокойно наполнял свой стакан.

«Если глаз твой причиняет тебе вред, вырви и брось его прочь…»

Почему Владимир никогда раньше не вспоминал этого? Он ведь помнил Евангелие, помнил Экклезиаста. Где же это сказано, что единственное непростительное преступление — обидеть ребенка?

А она все говорила! Это невероятно — она все говорила! Может быть, от усилившейся тревоги?

— Послушай, дружок… Хочешь, когда я вылечу лапу, уедем куда-нибудь вдвоем? Например, в Швейцарию, высоко в горы, где только снег и чистый воздух.

Ему хотелось ответить: «Слишком поздно!» Но он все улыбался. Ему казалось, что от него самого исходит покой этого вечера. Он снова видел Блини и Элен в салоне яхты, возле стола, где лежала колода карт. Блини хохотал, хохотал, как невинный младенец из Священного Писания. Лгал, как дети лгут! Хотел Элен, как ребенок хочет игрушку!

— Налей мне!

Он налил. Она посмотрела на него снизу вверх — ведь он стоял, а она полулежала.

— Ты сердишься за то, что я сейчас тебе сказала?

— А что ты мне сказала?

Самое странное, что он произнес эти слова по-русски и сказал ей русское «ты». Она поняла, он ведь кое-чему обучил ее на своем языке.

— …что ты слишком труслив, чтобы меня бросить…

— Нет!

— Неужели ты можешь уйти от меня, работать как другие, жить как все, кого мы видим на улице? Сейчас — да! Сейчас он все может!

— Знаешь, Владимир, я ведь люблю тебя больше, чем если бы ты был мне сыном.

Начинается нытье! Как всегда, стоит ей напиться. Скоро расплачется.

— Когда я была маленькой, я хотела быть прачкой. Понимаешь, у меня нет честолюбия! Мне хотелось расстилать белые простыни на садовой траве, взбивать мыльную пену руками, закатав рукава…

Он отвел глаза.

— Пойдем в комнату, если хочешь, — сказала Жанна, повернувшись к темной спальне.

— Нет…

Нет! Здесь будет лучше! Он сам не понимал, чего он ждет Ему подумалось, что утром, когда он проснулся в пляжной кабинке, ему ничего такого и в голову не приходило.

А Лили? Должно быть, пошла в кино. Ни о чем не догадывается. Никто ни о чем.

— Собственно, самый счастливый — это тот, кто не думает.

Он устало вздохнул. Слишком много она говорит. И вечно одно и то же. Внизу, в гостиной, зажегся свет, очевидно, Эдна туда спустилась.

— Обещай, что никогда меня не бросишь, Владимир, дружок ты мой!

Он снова встал в нерешительности. Морщины Жанны Папелье растворились в полутьме, но тревога заполняла ее глаза.

— Что тебе?

А он просто подходит к ней. Лицо его сейчас было лицом безумца или ясновидца. Он только сейчас заметил на светлом небосводе, еще хранившем отблески солнца, серебрящуюся луну.

— Владимир!

Она через силу засмеялась. Попыталась отодвинуться, но уперлась в спинку кушетки.

— Да что с тобой? Что я тебе такое сделала?

Он уже был близко, совсем близко — и вдруг резким движением обхватил дрожащими руками ее шею.

Она не вскрикнула, у нее только вырвался нелепый какой-то звук, будто ее сейчас стошнит. Он отвернулся, потому что она смотрела прямо на него, глаза ее уже вылезали из орбит, а он не выносил физических страданий.

Он дрожал всем телом, панический ужас охватывал его все сильнее. Страшнее всего была мысль, что она мучается и неизвестно, когда умрет.

Ноги ее судорожно дергались, даже та, что была в гипсе. Владимир не чувствовал своих рук, только болели большие пальцы. Наконец ему показалось, что она обмякла, и он отпустил ее шею Но после мгновения неподвижности она вдруг пошевелила головой, и он, обезумев от мысли, что ей все еще больно, схватил со стола сифон и нанес женщине сильный удар по голове, по обесцвеченным волосам.

Сифон не разбился! Владимир глубоко вздохнул, отодвинул соблазнительную бутылку виски и нетвердыми шагами пошел к лестнице.

Действительно, в гостиной была Эдна. Услышав шум, она приоткрыла дверь в темный коридор.

— Это вы, Владимир? Что происходит?

— Да ничего.

— Она собирается спуститься?

— Не сейчас.

— А вы уходите?

Он был не в состоянии ответить. Вышел на крыльцо, прошел через сад, рывком захлопнул за собой калитку.

Кончено! Он шел по улице, сбегающей вниз по склону навстречу вечерним огням Канн. Он обрел наконец избавление!

Теперь надо все начать сначала, начать с той поры, когда в его жизни еще не было Жанны; найти Блини, работать вместе с ним, пусть официантом в кафе, пусть кем угодно, лишь бы снова стали они бедолагами и слушали бы опять пластинки на своем граммофоне… «Знаешь что? С этим покончено! — крикнет он Блини, едва завидев его. И так как тот сразу не поймет, спокойно добавит:

— Она умерла! Я убил ее!

Он чуть было не зашел в бистро, но удержался. Нет! Ему вовсе не хочется выпить. Он не должен пить.