Солдатами не рождаются - Симонов Константин Михайлович - Страница 107

– Вопросы есть?

– Если соединятся, какие будут приказания?

– Если соединятся, лично удостоверься. Потом возвращайся.

Артемьев шагнул от стола назад и бросил руки по швам.

– Разрешите идти?

И пока Серпилин разгибался от карты, весело подмигнул Тане. Но Серпилин разогнулся быстрее, чем он ожидал.

– Что подмигиваете? Знакомы?

– Так точно, знакомы.

– А знакомы – почему не здороваетесь?

– Разрешите обратиться к товарищу военврачу.

– Обращайтесь.

– Здравствуйте! – Артемьев шагнул к Тане. – Вот уж не думал вас здесь увидеть.

Говоря это, он на секунду задержал ее руку в своей.

– Здравствуйте. – Она ожидала, что он скажет что-то еще. Но он уже отпустил ее руку и отступил на шаг назад.

– Разрешите выполнять приказание?

– Выполняйте.

Тане показалось, что он хоть на минуту задержит Артемьева, даст им возможность поговорить. Но Серпилин почему-то не задержал его. И только когда Артемьев уже повернулся, Таня спохватилась и сказала ему вдогонку:

– Я буду здесь, в армии. Я вас найду.

Артемьев обернулся, словно что-то вдруг вспомнил и хотел сказать ей, но, встретив взгляд Серпилина, только коротко кивнул и вышел.

– Ничего, сам найдет, коли ему надо. – Серпилин внимательно посмотрел на Таню. – Чего покраснела?

– Ничего.

– Давно с ним знакома?

– Нет, недавно. В Москве. Я вместе с его сестрой была в партизанах. Он мне помогал в Ташкент уехать.

– Только и всего? – Серпилин продолжал глядеть на нее.

И Таня, преодолев нежелание смотреть ему сейчас в глаза, все-таки заставила себя и посмотрела.

– Только и всего.

– Тогда другое дело. А я было подумал: только увидел юбку – и уже подмигивает. От него можно ждать. Имел случай убедиться, что бабник.

– Почему? Как раз нет!

Серпилин опять внимательно посмотрел на Таню.

– Много ты о нем знаешь! Еще недели не прошло, как прибыл, а уже одна нахальная бабенка за ним из Москвы вслед прилетела. Думал, жена, не допускал в мыслях другого, а оказалось, нет. На другое утро узнали – отправили. – Он усмехнулся. – И как только прорвалась, кого и как обкрутила, до сих пор выясняют! Его счастье, что, не спросясь его, прискакала и что офицер образцовый, жаль терять. А то бы расстался. Так что имей в виду на будущее: не женатый, но и не холостой.

– А при чем тут я?

– Тем лучше. – Серпилин взглянул на часы и крикнул адъютанта: – Еремин!

– Слушаю вас, товарищ генерал.

– Военврача подбросьте к начсанарму. Скажите Чепцову, чтобы свез. Два километра отсюда. – Это он сказал уже Тане. – Пока доберешься, видимо, уже поговорю с ним.

– Спасибо, товарищ генерал. Не надо машины, я так дойду.

Она вспомнила его же собственные слова про адъютанта: «Видит то, чего нет, там, где нет», – и не захотела, чтобы ее везли туда, к начсанарму, на генеральской машине.

– Как хочешь. – Серпилин протянул ей руку и впервые за эти последние минуты снова по-старому, ласково посмотрел на нее. – Выберу время, найду тебя. Когда в Сталинграде все закончим. Раньше не выберу. Иди. – И, проводив ее взглядом, сказал разминувшемуся с ней в дверях худому генералу-артиллеристу:

– Припаздываешь, Алексей Трифонович. Уже пять минут, как жду тебя.

– Наносили новую обстановку, – сказал генерал, присаживаясь к столу.

– Причина уважительная. Обстановка действительно меняется быстро. – Серпилин поднял трубку затрещавшего телефона. – Да, хотел поговорить с вами. Направил в ваше распоряжение военврача Овсянникову. Подождите, – сказал он в трубку и, не отнимая от уха, крикнул адъютанту: – Еремин!

– Слушаю вас, товарищ генерал!

– Ушла?

– Так точно. Вернуть?

– Нет, не надо. – Серпилин не собирался возвращать Таню, а просто хотел удостовериться, что ее уже нет, не хотел, чтоб даже краем уха услышала его разговор с начсанармом. – Имею к вам товарищескую просьбу, – сказал он в трубку. – Врач опытный, лично мне известный, – выходила со мной из окружения. Была в партизанах. Награждена орденом Красного Знамени. Будет у вас проситься в санчасть полка. Ходатайства не удовлетворяйте. Прибыла после тяжелого ранения, пусть пока в госпиталях поработает. А там посмотрим. При отказе на меня не ссылайтесь.

И, услышав: «Будет исполнено», – положил трубку.

– За кого хлопочешь, Федор Федорович? – спросил генерал-артиллерист. – За эту, что в дверях встретил? Знакомая?

– Больше чем знакомая, – сказал Серпилин. – Хочу, чтоб подольше на свете пожила, в пределах возможного и допустимого. – И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, локтем отодвинул от себя телефон, сказал: – Ну, давай посмотрим твою новую обстановку.

28

Начсанарм был занят. Таня втиснулась в холодные сени, набитые людьми, ждавшими начсанарма. Они говорили о каком-то Вережникове из 111-й, который уже двадцать минут сидит у начсанарма и докладывает ому об освобожденном сегодня утром лагере наших военнопленных.

Говорили, что лагерь большой и в нем творится что-то невообразимое: оставшиеся в живых – при смерти от голода, а вдоль проволочного заграждения – горы трупов. Говорили, что бойцы батальона, первым прорвавшегося к лагерю, увидев эти горы трупов, перебили всю лагерную охрану до последнего человека.

Наслушавшись этих разговоров, Таня вышла на воздух и стала ходить взад и вперед возле дома. Наверное, здесь раньше была целая деревня: из сугробов тут и там торчат трубы. А дом остался всего один – этот. Может быть, потому, что он кирпичный, а те были деревянные. А может быть, и они были кирпичные, а все равно остался только этот один.

«Как с людьми, – подумала она, – всех вокруг убьют, а один почему-то остается живой».

Она не боялась, что начсанарм может ее вызвать, пока она здесь ходит, воняла из разговора, что все эти врачи ждут там, в сенях, потому что вызваны на летучку, и она сразу увидит, когда они после летучки все вместе начнут выходить из дому.

К Артемьеву приезжала, конечно, Надя. Она это сразу поняла, как только Серпилин сердито сказал про женщину, которая чудом прорвалась сюда.

Конечно, это Надя, раз она так прорвалась. А привез ее кто-то из знакомых ей летчиков, товарищей погибшего мужа. Только она, наверное, не сказала им, зачем. А может быть, и сказала, кто ее знает.

«И правильно сделала, что прилетела, – вдруг подумала Таня, – хотя им дали пробыть вместе только до утра».

Она подумала об этом, и ей стало неприятно, но вслух, даже не заметив, что вслух, она сказала:

– Ну и очень хорошо!

Сказала, чтобы убедить себя, что это ее совершенно не касается. Но хотя это ее совершенно не касалось, ей все равно было неприятно.

Ей неприятно было, как Серпилин смотрел на нее и нарочно говорил ей все это про Артемьева. Если бы не нарочно, он бы никогда не стал говорить этого – не такой он человек. Он просто боялся, чтобы у нее не вышло чего-нибудь с Артемьевым, и хотел ее предупредить.

И она сейчас запоздало придумывала, что она должна была там, у него, ответить.

Утром, когда вылезала из самолета, думала, как ей найти Артемьева. Легко это будет или трудно?

Оказалось, совсем не трудно. Наоборот, очень просто!

Вошел к Серпилину и, хотя сразу увидел, даже не обратил на нее внимания. И когда смотрел с Серпилиным на карту, ни разу не оглянулся.

«Образцовый офицер»! – обиженно вспомнила она слова Серпилина. – До того «образцовый», что даже не мог попросить разрешения поздороваться со мной. Сама себе чего-то придумала тогда в Москве, как дура! И ехала, думала всю дорогу. Правда, потом в Ташкенте почти не думала. А когда летела сюда, опять начала думать. И главное, он совершенно ни в чем не виноват. Абсолютно ни в чем. Помог мне просто по-человечески, а я уже вообразила».

Когда он подмигнул ей, у него было счастливое лицо. Но не оттого, что увидел ее, а оттого, что обрадовался приказанию Серпилина ехать в эту дивизию, которая должна соединиться с 62-й армией.