Солдатами не рождаются - Симонов Константин Михайлович - Страница 60

И, на ходу запихивая в полевую сумку разорванный конверт, наверно, с распиской о вручении, не прощаясь, пошел в темноту, к машине.

В землянке начальника штаба все было устроено по-хозяйски, в углу стоял не топчан, а складная койка и над ней ковер.

Начальник штаба кивнул на вопрос Синцова «разрешите войти», договорил по телефону и встал, худой и длинный, под потолок землянки. Как ни высок был Синцов, а начальник штаба был выше.

Синцов доложил, как положено. Начальник штаба взял у него из рук предписание, прочел, попросил удостоверение личности, посмотрел, вернул и, сняв и положив на стол пенсне, протянул Синцову руку.

– Будем знакомы: полковник Пикин. – И, усмехнувшись не то синцовскому, не то собственному росту, спросил: – На действительной правофланговым?

– На действительной не служил, – сказал Синцов.

– А раз так, значит, образование высшее, на военное дело – час в неделю, за отбытие номера кубарь в петлицу – и в запас! А если война, то бог поможет! Так, что ли?

– Так точно, – без улыбки ответил Синцов, потому что так оно примерно и было: в институте учили военное дело – курам на смех.

– Садитесь, – сказал Пикин, – кратко изложите свой боевой путь, лишнего времени не предвидится. – При этих словах он покосился на лежавшую перед ним отпечатанную на машинке бумагу, ее и привез начхим, и Синцов, тоже покосившись на нее, привычно экономя слова, уложился в три минуты.

Начальник штаба задал несколько вопросов, бивших в одну точку. Интересовался, какой у комбата опыт боев в наступлении. Синцов ответил, что в Сталинграде, еще командуя ротой, наступал два дня на Мамаев курган, и, предупреждая новые вопросы, добавил:

– По правде говоря, за свое держаться научились, а как чужое брать – еще только примеривались.

– А здесь сразу наступать придется, – сказал Пикин. – Пошлем вас на третий батальон Триста тридцать второго полка. Батальон хороший, но невезучий. В новогоднюю ночь одного командира убило, сегодня второго. Двойной удар по психологии. Людям скажем, что посылаем к ним комбатом сталинградца. Это в их глазах имеет значение. Как и в моих. А опыт наступления придется наживать в наступлении. У большинства из нас его тоже немного. Не запугал?

– Никак нет. Сделаю, что смогу.

– Сколько подряд с последним командиром полка служили?

– Семь месяцев.

– Много. К чему с ним привыкли, не знаю, а к чему здесь привыкать придется, скажу. Ваш командир полка майор Туманян командует полком девять дней. До этого был в нем же начальником штаба. Исключительно грамотный командир, но имеет один недостаток, а верней, заблуждение: сам настолько уважает порядок, что излишне уверен – все, что приказал, выполнят. Все, что доложили, правда. В идеале верно. А на практике нет. Не всегда чувствует момент, когда надо нажать, а многие, к сожалению, привыкли. Не дожидайтесь, чтобы жал. Сами жмите. Час наступления подтвержден. – Пикни положил руку на отпечатанный на машинке приказ. – В восемь ноль пять – артподготовка, в девять – начало. Времени у вас в обрез. С остальным познакомит Туманян.

– Геннадий Николаевич, у тебя ничего ко мне нет?

Синцов повернулся и встал. У входа в землянку, придерживая рукой плащ-палатку, стоял командир дивизии генерал Кузьмич.

– У меня вопросов нет, – сказал Пикин.

– Тогда я к Колокольникову поехал, – сказал Кузьмич. – Излишне стал признавать свои умственные способности… Начальник артиллерии на него жаловался: на НП полка артиллеристы набились, так он их чуть не выпер. Трудно ему, видишь ли, в такой тесноте боем управлять! Без артиллерии, что ли, наступать собирается, на одной своей сообразительности? Придется его до ума довести.

И только теперь, разглядев Синцова, отрывисто сказал:

– Здорово, комбат! Прибыл?

– Здравия желаю…

– Назначение получил?

– Так точно.

– К Туманяну не заедете? – спросил у Кузьмича Пикин.

– Нет. Там Бережной ночует. – Кузьмич повернулся к Синцову: – А тебя прихвачу до развилки. Там до Туманяна триста сажен останется. – Он посмотрел на часы. – Теперь у тебя до боя всего полсуток – и на то, чтобы людей понять, и на то, чтобы они тебя поняли. Пиши ему приказание, Геннадий Николаевич, и с богом!

– Уже пишу, – отозвался Пикин.

Кузьмич прошелся по землянке и остановился у Пикина за спиной. Теперь он стоял напротив Синцова.

– После хорошего хлопца батальон принимаешь, после Поливанова… Только сегодня утром с ним говорили. Оказалось, земляк, с Кадиевки, как и я сам, шахтерская душа… Утром говорили, а после полудня выстрел грянул – и жизнь кончилась. Был его батальон, а теперь твой. Что есть война, знаешь? Война есть ускоренная жизнь, и больше ничего. И в жизни люди помирают, и на войне то же самое, только скорость другая.

«А чего ты мне все это говоришь? Пугаешь, что ли?» – подумал Синцов, принимая из рук Пикина приказание.

Но Кузьмич словно угадал его мысли и усмехнулся:

– Старухи нечистую силу поминать не велят, чтоб не накликать. Но смерть, она не черт, ее не накличешь. Поминай не поминай, все равно ее в душе страшишься. Или, может, ты такой, что не страшишься? А, комбат?

И, уже не усмехаясь, серьезно посмотрел на Синцова, словно, спрашивая так, делал ему последнее испытание перед боем.

– По-всякому бывает, товарищ генерал…

– Ну и правильно, – сказал Кузьмич. – Я бесстрашным не верю, а тем верю, которые боятся, а делают… А чтобы бояться, я не против, я и сам боюсь.

Это с коротким смешком он договорил уже через плечо, выходя из блиндажа.

Ехали в «эмке» впятером. Генерал впереди, с шофером, а на заднем сиденье, с обеих сторон тесня Синцова полушубками, генеральский адъютант и офицер связи из 332-го.

Генерал первое время молчал, но потом, как видно, в нем возобладало желание пообщаться с новым в дивизии человеком.

– Был я утром в твоем батальоне, – сказал он, не поворачиваясь. – Парламентеры через него к немцам ходили. В первый раз за войну. Подполковник, майор и трубач с ними. И по этому случаю погоны надели. Погон еще не видал?

– Еще не видал, товарищ генерал.

– Чудно, – сказал Кузьмич. – С тех пор погон не видал, как в Ялте последних офицеров в море топил. – И снова с удивлением повторил: – Чудно! Вышли наши с окопа в шинелях с погонами. Мне бы тревожиться: воротятся ль живые? А я гляжу и думаю, как дурак: наши или не наши? Слишком привычка сильная: раз погоны, значит, их благородия!.. А молодые рады. Вот Новиченко у меня даже службу исполнять перестал, только и мечтает, когда в дивизию погоны пришлют.

– Как же не радоваться, товарищ генерал? – весело отозвался сидевший рядом с Синцовым адъютант. – Красивая вещь! Мне адъютант командующего говорил, может, и эполеты для генералов введут.

– А ты чего радуешься? – сказал Кузьмин. – Коли введут, тебе ж хуже! Одни эполеты мне на шинель пришивать, другие – на полушубок, третьи – на ватник! Да потом мелом их чисть.

В голосе его послышалась стариковская насмешка над молодой суетностью адъютанта.

– А немцы ультиматума не приняли, – помолчав, сказал он. – Парламентерам – от ворот поворот.

– Вот и хорошо, товарищ генерал, – снова весело отозвался адъютант. – Пусть теперь умирают… А то мы такую силу приготовили, а они бы сдались.

– «Приготовили!» – ворчливо сказал Кузьмич. – Это тебе не щи хлебать, ложку приготовил, а до рта донести не дали… Что приготовили, до другого раза бы оставили… Кровь людская и на войне не водица.

Адъютант, ища сочувствия, подтолкнул в бок Синцова, как бы желая сказать: «Видал, какой у нас блажной старик?» Но Синцов подумал о смертях, которых завтра не миновать, и не испытал сочувствия к глупому бесстрашию адъютанта.

– Останови, – сказал Кузьмич.

И когда Синцов уже вылез, приоткрыв дверцу, протянул руку.

– Воюй, комбат. Завтра вечером приду туда, где будешь…

Машина уехала, а Синцов с провожавшим его офицером связи свернул на дорогу, шедшую к переднему краю. С обеих сторон ее тянулись высокие снежные отвалы. Дорога была скользкая, накатанная. Если бы не знать, что передний край рядом, можно было подумать, что это большая тыловая дорога.