Солдатами не рождаются - Симонов Константин Михайлович - Страница 86

Она останавливала себя, говорила себе, что нехорошо, еще не успев повидаться с матерью, уже думать об отъезде, что, вполне возможно, ее отпуск на лечение кончится раньше получения всяких писем и в санитарном управлении округа сразу же распорядятся ею по-своему – куда захотят, туда и пошлют… Но что-то, что было сильнее всех этих правильных мыслей, все равно заставляло надеяться, что Серпилин вызовет ее к себе, а Артемьев тоже окажется там, на фронте, где-то недалеко от нее.

Она ругала себя за эти мысли и называла их бабскими, но они опять будоражили ее сейчас, когда поезд подходил к ташкентскому вокзалу и надо было думать совсем не об этом.

Первым, кого увидела Таня на платформе еще из окна вагона, был ее муж, или, как она привыкла о нем думать, ее бывший муж. Значит, мать все-таки сказала ему! Он стоял и смотрел в окна вагонов.

Вскинув за спину полегчавший за дорогу вещевой мешок, Таня взяла рюкзак и спрыгнула на платформу. Платформа была вся в снегу: оказывается, здесь, в Ташкенте, стояла самая настоящая зима. Об этом можно было догадаться еще с утра в заваленной снегом Арыси, но Тане все равно почти до самого конца казалось, что погода еще переменится и, когда они доедут до Ташкента, там будет гораздо теплее.

Проталкиваясь через толпу, Таня пошла назад, туда, где увидела мужа, и через минуту столкнулась с ним. Матери не было, он шел один.

Он мало переменился, был все такой же красивый, только похудел; даже пальто и ушанка были те самые, в которых ходил в Ростове в ту зиму, когда ухаживал за ней.

Когда они столкнулись, он обхватил ее за плечи и остолбенело держал, не зная, что делать дальше.

– Где мама?

– На заводе. Она в эту неделю в утреннюю. Сказала, ты не хочешь, чтобы тебя встречали. Я сам узнал, когда поезд… – Он стащил с ее плеч вещевой мешок, виновато и быстро ткнулся губами в ее щеку и подбородок.

Она не отстранилась, только поежилась, как от щекотки, и посмотрела ему в глаза.

– Целоваться не будем. Ладно?

– Ты надолго сюда? – спросил он, когда толпа вынесла их из дверей вокзала.

– Наверно, нет. Как отпуск на лечение кончится, уеду на фронт. А что?

– Просто спросил. Ты сейчас куда?

– А разве не к тебе? – сказала она, глядя мимо него на холодную, заваленную снегом площадь и зябко бегущих через нее к остановке трамвая людей.

«До чего же холодно! А когда ехали, попутчики грозились, что здесь будет жарко в шинели!»

– Нам надо с тобой поговорить… – Он сказал это после очень длинной паузы.

– Не бойся, я пошутила, – прервала она. – Проводи меня до мамы и поезжай, куда тебе надо. Спасибо, что встретил. Хотя я и не просила.

– Я встретил потому, что хотел с самого начала… – Он замялся.

«Ах, вон чего! Вспомнил, как тогда, перед войной, вдруг приехала к нему, без телеграммы… Может, вообразил, что и сейчас…»

– Ты не волнуйся, – сказала она. – Я после того приезда к тебе уже не считала себя замужем. Только развестись в голову не пришло. Ну как, полегчало?

– Мне не надо ничего облегчать, – сказал он. – Я знаю, как ты любила меня…

«Скажи пожалуйста, – сердито подумала Таня, – неужели и в самом деле так любила его, что он и до сих пор воображает! Вот дура-то…»

– Я виноват перед тобой. Я считал, что ты погибла, и осенью женился… на одной очень хорошей женщине.

– Не на той, что тогда?.. – не удержалась и спросила Таня.

– Нет, нет, – поспешно сказал он. – Это совсем другое, совсем другое… Она даже немножко старше меня, как ни странно.

– Очень рада, что не та. Она мне тогда не понравилась: очень уж испугалась меня…

– Ты должна до конца понять…

– Я все понимаю. Сходим в загс и разведемся. Если хочешь, хоть завтра. Или ты уже развелся?

– Да… – сказал он с запинкой. – Я осенью, когда…

– Ну и отлично, – снова перебила она его. – А теперь я тоже заявление подам, или вместе сходим, не знаю уж, как это делается.

– Да, конечно, конечно, – с готовностью сказал он. Его поразила легкость, с какой произошло их объяснение.

– Чему удивляешься? – спросила Таня, поглядев на него. – Я то, последнее письмо послала, когда мы уже в эшелон грузились… Думала, что и ты на фронт… Потому и написала: «Верю, что увидимся!» В смысле будем живы, просто как человеку. А в остальном считала, что на этом крест и хорошо, что детей нет. И вела себя как свободная. С мужчинами жила… Да. Что глядишь?

– Неправда. Ты просто хочешь…

– Почему неправда? Думаешь, хуже тебя были?

Она подумала о Дегтяре, потому что больше думать было не о ком, и повторила убежденно:

– Не хуже, а гораздо лучше.

– Почему ты так зло говоришь со мной? – сказал он обиженно.

– Глупо встретил, вот и разозлилась. Испугался, что побегу твою жену кислотой травить?

– При чем тут это?.. Я вовсе не думал. Я просто хотел, чтобы все было…

– Тихо, гладко, как по расписанию? Эх, ты… Расскажи лучше, как мама живет.

– Мы говорили с ней только по телефону. Я давно не видел ее.

– Как давно?

– С октября.

– А… понятно.

– Мне было бы трудно ей объяснить. Я женился, когда поверил, что ты погибла. А она по-прежнему считала, что ты жива. И я решил, что лучше ее не тревожить всем этим.

– Ах, Коля, Коля, так тревожишься о других, что сам запутался… Маму не мог видеть, потому что боялся сказать ей, что я погибла, а теперь жене нужно объяснять, что я жива. Когда отец умер, был у мамы?

– Да. Не сразу. Уезжал на эпидемию. А когда вернулся, зашел. В последний раз. Вот уже и завод виден…

– Ладно, – сказала она. – Ты меня только до ворот проводи. Остается решить, когда нам с тобой в загс сходить. У мамы есть твой телефон?

– Есть, служебный.

– Я на днях позвоню тебе.

Этот долгий разговор, начавшийся еще у вокзала, продолжался сейчас на снежном ухабистом пустыре, в конце которого виднелся длинный заводской забор и въезжавшие в ворота грузовики с железным ломом.

– Таня!

Они уже стояли рядом с заводскими воротами, перед саманной будкой с вывеской «Бюро пропусков». Ему оставалось только скинуть с плеч и отдать вещевой мешок.

– Дай мешок, Коля.

– Хочешь, я зайду с тобой в бюро пропусков? – спросил он, снимая с плеч мешок.

– Не хочу.

– Таня!

– Ну что?

– Я хочу, чтоб ты знала: все вышло, как вышло, но все равно я никого не любил так, как тебя.

– Что дальше?

– Не знаю. Я просто сказал тебе правду.

Голос звучал искренне, и это удержало ее от резкости. Ну что ж, может, он и в самом деле не так уж любит эту свою жену. Но ей-то какое до всего этого дело?

– Дай мешок, Коля. В конце концов, это свинство – держать меня. Я хочу поскорее увидеть маму.

– А я хочу поскорей еще раз увидеть тебя! Понимаешь?

Она посмотрела ему в глаза и поняла. Там, на вокзале, боялся, что она предъявит на него права. А сейчас, почувствовав себя в безопасности, настроился на старые воспоминания.

– Не знаю даже, что тебе на это ответить. Подожди хоть, пока разведусь с тобой. А то не будем знать с твоей новой женой, кто перед кем виноват!

Но он не понял насмешки и сказал с глупой страстью в голосе:

– Так когда же мы увидимся?

– Дай-ка мешок. – Таня, дернув за лямки, вырвала мешок у него из рук.

– Прости, я не хотел…

– Бог простит! – Она не оглянулась на него и, локтем придержав дверь, вошла в бюро пропусков.

Подав в окошечко удостоверение личности, стала объяснять, кто она и зачем ей надо попасть на завод. Сидевшая внутри женщина высунулась, осмотрела Таню, качнула головой, вздохнула, снова скрылась в своем окошечке и молча протянула заранее выписанный пропуск с надписью «В партком».

Когда Таня, предъявив пропуск вахтеру с винтовкой, прошла через проходную во двор, женщина выскочила из задней двери бюро пропусков и спросила ее:

– Ольги Ивановны дочка?

– Да.

– С фронта пришла?

– Да. Здравствуйте, – сказала Таня, пробуя вспомнить, где она видела эту женщину.