Сатанизм. История, мировоззрение, культ - Панкин С. Ф. - Страница 64

В такой ипостаси эзотерическое знание, закрепляемое в мифах и легендах, служит разрешению противоречия между конечностью физического существования личности человека и бесконечностью его жизненных замыслов, то есть, разрешает проблему смертности как наиболее значимую для разумного человека. Это связано с тем, что разум, как полагал Эрих Фромм, призван мучить человека иррациональным бессознательны импульсом в связи с данной проблемой.

Таким образом, высшее назначение русского этноса – быть носителем Божественного Начала в формировании духовно-нравственной личности, что служит непременным условием сохранения человеческого общества в его борьбе с вырождением. Это назначение народ может выполнить лишь в социальной атмосфере общинности (общности), когда все стремятся к достижению одного идеального результата. Тогда «распределенный» бог (идеал в душе каждого человека) становится целостным образованием и материализуется в продуктах деятельности общества.

Анализ древней религиозной культуры и языка, а также других источников первознания, позволяет сделать вывод, что исторически русская нация сформировалась как нация, способная (по словам Ф. М. Достоевского) спасти мир от духовного вырождения. В современном мире «бесовщине» противостоит только Русский Бог как идеал, воплощенный в русском этносе с его характерной социопсихологией. Вот почему Россия на протяжении всей своей истории является объектом агрессии со стороны дьявольских сил и сейчас стоит насмерть в борьбе с сатанинским наваждением, поскольку лишь физическое истребление этноса как Народа-Богоносца открывает путь мировой бесовщине, способной в необузданной оргии уничтожить весь мир. Отсюда и планы расчленения страны, резкого снижения численности её населения за счет в первую очередь русского этноса, приводимые в исполнение на наших глазах.

Здесь основной способ – подчинение смысла и образа жизни принципам, проистекающим из ведущей роли в обществе торгово-ростовщического капитала, обеспечивающего безраздельную власть «бесам». Процесс морального вырождения, о котором писал Ф. М. Достоевский, является устойчивым и прогрессирующим, питающимся и усиливающимся развивающимся капитализмом, с его вульгарно-материалистической идеологией и моралью. Стоит только посмотреть на тех, кто, попирая мораль и право, преумножает торгово-ростовщический капитал, на жаждущих все большего и большего богатства ради «вакхического» идеала, чтобы воочию узреть лик дьявола, спрятанный под личиной «добропорядочного буржуа». Дьявол – это отнюдь не персонификация, это одно из диалектических начал Мироздания, но материализуется он в образе человека со специфической психологией. Объединяясь на основе дьявольского начала, люди создают сообщества, для которых ростовщичество и криминалитет являются основными способами достижения жизненных целей. Ростовщичество Иисус Христос отнес к самым тяжким преступлениям против Бога, но нынешние ростовщики, не зная этого, тщатся и радеют за Церковь Христову, не понимая, что они являются главными разрушителям её идеологии. В этом состоит парадокс нашего времени, когда борьба между Божественным и дьявольским началом приобретает геоглобальные масштабы.

Борьба Запада с Россией за выбор дальнейшего пути эволюции человеческого общества, достигшая кульминации, завершает целую историческую эпоху становления человечества в наступившем III тысячелетии от Рождества Христова, когда решается вопрос о том, какое начало станет преобладающим и определяющим дальнейший исторический путь – сатанинское или Божественное. Этот выбор происходит сейчас, и мы – его свидетели и участники, ответственные за будущее.

Влияние «языческой» духовности испытали на себе, в той или иной мере, все христианские богословы, начиная от ранних апологетов и кончая современными теологами. Аристотель, Платон, Плотин и некоторые другие «языческие» философы - были непреререкаемыми авторитетами для христианских богословов на протяжении всей истории христианства. Более того, если бы не было этих гигантов мысли, на плечи которых взгромоздилось христианское богословие, то не было бы и самого христианского богословия.

Даже крупнейший из Отцов Церкви, «Учитель Запада» Августин Блаженный (354-430) пришёл к христианству под влиянием «язычника» Цицерона, а вовсе не в результате чтения Библии, которая на фоне текстов Цицерона, показалась Аврелию Августину, при первоначальном знакомстве с её текстами, весьма убогим в интеллектуальном отношении произведением. Он писал в своей знаменитой «Исповеди»: «Живя в такой среде, я в тогдашнем моем неутойчивом возрасте изучал книги по красноречию, желая в целях предосудительных и легкомысленных, на радость человеческому тщеславию стать выдающимся оратором. Следуя установленному порядку обучения, я дошел до книжки какого-то Цицерона, языку которого удивляются все, а сердцу не так. Книга эта увещевает обратиться к философии и называется «Гортензий». Эта вот книга изменила состояние мое, изменила молитвы мои и обратила их к Тебе, Господи, сделала другими прошения и желания мои. Мне вдруг опротивели все пустые надежды; бессмертной мудрости желал я в своем невероятном сердечном смятении и начал вставать, чтобы вернуться к Тебе. Не для того, чтобы отточить свой язык (за это, по-видимому, платил я материнскими деньгами в своем девятнадцатилетнем возрасте; отец мой умер за два года до этого),486 не для того, чтобы отточить язык, взялся я за эту книгу: она учила меня не тому, как говорить, а тому, что говорить».487

Библия же, по сравнению с трактами Цицерона, показалась Аврелию Августину, при первом знакомстве с ней – весьма посредственным сочинением. Он писал об этом: «Итак, я решил внимательно заняться Священным Писанием и посмотреть, что это такое. И вот я вижу нечто для гордецов непонятное, для детей темное; здание, окутанное тайной, с низким входом; оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься. Я не был в состоянии ни войти в него, ни наклонить голову, чтобы продвигаться дальше. Эти слова мои не соответствуют тому чувству, которое я испытал, взявшись за Писание: оно показалось мне недостойным даже сравнения с достоинством цицеронова стиля. Моя кичливость не мирилась с его простотой; мое остроумие не проникало в его сердцевину. Оно обладает как раз свойством раскрываться по мере того, как растет ребенок-читатель, но я презирал ребяческое состояние, и надутый спесью, казался себе взрослым».488 Как отмечает известный исследователь средневековой философии В. В. Соколов - «Первое знакомство Августина со Священным писанием не превратило его в сторонника христианства: языческий ритор, воспитанный на лучших образцах римской литературы, не мог примириться с грубым языком и примитивным строением мышления этого документа».489

После окончательного утверждения христианства в качестве господствующей религии, «единственно верной» трактовкой «язычества» стала считаться христианская трактовка, в рамках которой «язычество» рассматривалось как форма идолопоклонства (демонопоклонства). Известный современный эзотерик Сергей Емелин пишет в этой связи о «язычестве»: «Неразрывное с легендами и мифами язычество в большой степени само является мифом. Сам этот термин является плодом противопоставления библейского почитания Иеговы, как единого Бога, и всей остальной Ойкумены. Сложно сказать чего здесь больше – относительной истины практической сотериологии490 для адептов некоторых форм иудейства и христианства, недоразумения или тайны. Разве можно в собственном смысле этого слова, говорить о многобожии древних греков или индусов. Их боги всегда являют собой разные логосы, имена потенции. А что уж говорить о Элевзианских мистериях или об Упанишадах. Бытовое язычество также не связано напрямую с многобожием. И в православии святые имеют разные дары от Бога: исправлять, исцелять и наставлять. Крестьянская вера в Николу Угодника и Параскеву Пятницу никак не означает языческого или монотеистического сознания».491

Один из величайших мистиков-визионеров в истории мистики Даниил Андреев считал, что противоречие между монотеизмом теистических религий и «языческим» политеизмом – это вообще надуманная, искусственно созданная проблема. Он писал об этом: «С тех пор, как существуют христианство и ислам, они продолжают бороться с тем, что они называют язычеством. С течением веков человечество прониклось идеей о непримиримости, несовместимости монотеизма с многобожием, как своего рода аксиомой. Исследование того, почему и как это произошло, увело бы нас слишком в сторону. Существенно другое: на каком основании религии семитического корня, утверждающие бытие духовных иерархий и ещё в средние века, разработавшие до мелочей учение о них - ангелологию и демонологию - ограничивают многообразие этих иерархий теми немногими, которые были включены в эти средневековые схемы? Имеется ли хоть тень последовательности в их принципиальном отказе всякому опыту о духовных иерархиях - в истинности? Решительно никаких оснований для этого, кроме опять-таки ссылок на молчание об этом Евангелия и Корана. Именно ввиду недостаточности оснований для огульного отрицания церковь в первые века христианства не столько отрицала богов олимпийского пантеона, сколько отождествляла их с демонами и бесами семитических канонизированных текстов. При этом, вопреки очевидности, игнорировался характер этих божеств, какой восприняло политеистическое духопознание, и им произвольно приписывались снижающие и опорочивающие черты либо же нарочито подчеркивался слишком антропоморфный элемент, привнесенный в эти представления субъектом познания – политеистическим человечеством и к тому времени сохранившийся уже только в их низших, простонародных вариантах. Как будто признание истинности бытия иерархий природы, великих стихиалей или духов-народоводителей могло поколебать единство Бога - Творца и зиждителя вселенной, истока и устья мирового потока жизни - больше, чем признание других Его прекрасных детей - ангелов и архангелов, а также тех демонов, о которых трактовалось в канонизированных поучениях Библии!