Французская мелодия, русский мотив - Скородумова Альбина - Страница 24

— Собирайся, — первое, что сказал он мне, — мы уезжаем. — Потом взял Николушку на руки и так сильно прижал к себе, что я сразу поняла — сына он не отдаст никому. Потом повернулся к Татьяне со словами: «И не вздумай мне помешать». Но она не собиралась сдаваться. Татьяна схватила висевшее на стене ружье, приставила его к спине Данилы:

— У тебя еще молоко па губах не обсохло, чтобы указывать мне. Ни ребенка, ни Наталку ты не получишь, понял ? А вот прострелить тебе башку я давно мечтаю. Испортил девчонке жизнь, обрюхатил в 16 лет, а теперь еще и мне приказывает. А ну пошел отсюда…

— Татьяна, по-хорошему прошу — убери ружье. Ты знаешь, что мне терять нечего, кроме Наталки, а теперь вот и сына, у меня никого пет. И я за них биться буду насмерть. Но не с тобой же мне драться… Убери ружье и лучше помоги Наталке собраться. Мы уезжаем, никто нас больше не увидит в Малатьевском.

Я наблюдала за этим действом не то что боясь сказать слово, а даже вздохнуть. Непонятно откуда взявшийся Данила, рассвирепевшая Татьяна с ружьем, хозяйка с онемевшим от испуга лицом… Мысли в моей голове проносились с бешеной скоростью, и я никак не могла сообразить, как же мне себя вести в этой ситуации. Данила же тем временем подгонял меня: «Собирайся быстрее». Татьяна, напротив, кричала: «Не вздумай с ним уходить, тебе пора уезжать к матери». Они кричали друг на друга, а я стояла как вкопанная, не решаясь принять чью-то сторону.

С одной стороны, я уже была морально готова к тому, чтобы побыстрее уехать к матери, но тогда мне пришлось бы навсегда расстаться с моим крохотным Николушкой и любимым Данилой. Второй путь — уехать с Данилой и сыном и навсегда забыть о своем дворянском происхождении, отречься не только от старой жизни, но и от моих родных — маменьки, Оленьки, причинить боль Кузьминичне, Татьяне и всем, кто пригрел меня в такое нелегкое время в Малатьевском.

Татьяна, казалось, жизни своей не пожалеет, но меня без боя не отдаст. Похоже, что Данила не был готов к такой решимости с ее стороны. Он вообще не знал, что она окажется вместе со мной. Он замолчал, с Николушкой на руках сел па лавку и стал рассматривать его милое личико. Татьяна тоже успокоилась, опустила ружье, уже по-хорошему, без криков и брани заговорила с Данилой:

— Ты же ничего не знаешь, глупый. Наталке нужно уезжать в Петроград, ее маменька вызывает. Девчонке пора возвращаться к своей старой жизни, она ведь никакая не сиротка, это мы такую сказочку для местных придумали, а вообще она знатного рода…

— Татьяна, не старайся зря, я все о ней знаю, — перебил ее Данила, — только ты посмотри, что сейчас в России делается… Какой такой «знатный род», сейчас голод везде, это только на вашем богом забытом хуторе тихо и спокойно, пока туда еще пролетарии со своей продразверсткой не добрались. А я же все продумал, у меня и деньги есть, мы уедем вместе с Нюрой, она Наталке поможет с дитем, и заживем, хорошо заживем, я тебе обещаю.

— Да куда ж ты уедешь, куда?

— Знаю место, но тебе о нем знать не обязательно. Все, Наталья, собирайся…

— Нет, Данила, она никуда не поедет с тобой. А сына можешь забрать, все равно в чужие руки отдавать хотели, у вас с Нюрой ему лучше будет.

Тут настал мой черед удивляться. Услышать такое от Татьяны я никак не ожидала, хотя за время пребывания в Малатьевском именно она стала для меня главным человеком, к мнению которого я всегда прислушивалась. Она заменила мне мать, а Кузьминична была лишь доброй старенькой нянюшкой. Хозяйка тоже ахнула от такого заявления Татьяны. Мы все — я, хозяйка и Данила — посмотрели на нее, ожидая дальнейших объяснений.

— Пойми, Наталка, так будет лучше для всех, и для тебя в первую очередь. Ты должна поехать к матери, о ребенке она ничего не должна знать, а для Данилы он не чужой, они с Нюрой подымут мальчишку, слава богу, он крепенький, не болезный. Если сможешь выбраться сюда, приедешь, навестишь, может быть, маменьке своей это сможешь объяснить. А завтра с утра я тебя в Питер постараюсь отправить, даже в Малатьевский заезжать не будем.

Спорить с нею я не стала, потому что была совсем еще ребенком и неумела самостоятельно принимать решения.

Вот так, Марьяша, в 16 лет я родила сына и тут же бросила его. Вернее, не бросила, а отдала отцу, чтобы вернуться в Петроград. Но это меня перед ним не оправдывает. Когда я первый раз приезжала в Россию, я не решилась навестить его — как бы я объяснила ему, кто я? Какими бы глазами смотрела на сына…

Как я добралась до маменьки, не помню — после того, как Данила увез Николушку, я проплакала всю ночь, а наутро решительная Татьяна отвезла меня на станцию и посадила на поезд в Петроград. Как я доехала живой, не попав в какую-нибудь историю, для меня остается загадкой. Маменьке я рассказывать ничего не стала, ей было не до моих душевных потрясений. Она готовила наш отъезд в Париж, все дело свершилось за несколько дней. Я только плакала по ночам о Николушке, Даниле и о том, что же я сотворила. Но о причине моих слез маменька меня так ни разу и не спросила, и я ничего, никогда, никому не рассказывала о моем сыне и его отце. Ты, девочка, первая узнаешь об этом, но тогда меня уже не будет в живых.

P.S. Справедливость должна восторжествовать, Марьяша, и тебе придется этому поспособствовать. На той фотографии, которую ты мне привезла из Тихорецка, несомненно, мои потомки. У Григория много общего с Данилой — глаза, волосы, а Виталик, если ты внимательно приглядишься и сравнишь с моими детскими снимками, похож немного на меня. Это самые близкие твои кровные родственники, Марьяша, ты должна им это как-то объяснить. Я всю жизнь несла свой крест, мучилась, но не нашла сил разыскать сына, внука и правнука. Так что сделай это за меня. Они сильные и мужественные, хоть Виталик и калека, но я уверена, что именно они смогут тебя защитить от посягательств Абду. Кстати, у Виталика, если верить тем медицинским заключениям, которые ты привезла, не такой уж безнадежный диагноз, ему можно помочь. Привези его в Париж вместе с Григорием или можешь поселить их в Мозеле, там, где сейчас хозяйничает Апри Рамбалъ. Мое состояние должно по праву принадлежать моим родственникам, а не этому арабскому извращенцу… Орлов поможет тебе все устроить с документами, ему ты можешь полностью доверять.

Вот, пожалуй, и все — исповедь закопчена. Надеюсь, что ты будешь не очень строгим судьей.

Твоя бабушка, графиня Наталья Порошина.

Париж, 2000 год. 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

Ноябрь — не самый популярный месяц для отдыха в Краснодарье, и поток приезжих с октября по май резко сокращается. Вездесущие бабульки, рекламирующие свои квартиры и дома в частном секторе для проживания отдыхающих, в летние дни стеной обрушивающиеся на пассажиров, в это время нечасто заглядывают на вокзал. Людмила Николаевна Беспалько — в прошлом преподаватель биологии в средней школе, а ныне пенсионерка, за два года пенсионного безделья не привыкшая к тому, чтобы в разгар дня сидеть дома, на вокзал зашла к своей бывшей ученице Каринке, которая здесь торгует фруктами и овощами.

Сада-огорода Людмила Николаевна не завела — к чему ей, одинокой учительнице, плантации разводить, много ли одной надо? Так она всегда рассуждала, когда видела, как ее коллеги по учительскому цеху с марта по октябрь, помимо основной работы в школе, впрягаются в работу па своих участках. Теперь нет-нет да и пожалеет, что не прикупила участок для нескольких груш и яблонь, когда предлагали. Зато ученики не забывают свою учительницу, которая на уроках думала не о рассаде, которая почему-то засохла на окне, а о том, чтобы детям было интересно на ее занятиях.

Кариика Медоева, закончившая школу два года назад с серебряной медалью, мечтала стать врачом. Поехала поступать в Краснодар, но тех денег, которые отец отложил на ее обучение, на взятку не хватило. Не добрала полбалла. Теперь вот торгует на привокзальном рынке, помогает семье зарабатывать деньги, которые летом вновь повезет в мединститут. Биологичку Беспалько Каринка очень уважает, поэтому раз в неделю обязательно нагружает ее сумки самыми свежими помидорами, баклажанами и виноградом. Бесплатно Людмила Николаевна ничего не берет, но Каринка взимает с нее символическую плату — десять рублей.